Тени Шаттенбурга - Денис Луженский

Пролог

– Пауль, чур, тебе водить! – крикнула Альма.

– Только по-честному, а то ты небось подглядываешь! – едва не подпрыгивая от нетерпения, добавил Уве.

– Я не подглядываю, ты, рыжий дурень! Это вы прятаться не умеете!

– Ничего, сейчас так спрячемся – год не сыщешь! – скорчили одинаковые рожицы близнецы Гюнтер и Ганс. – Давай отворачивайся!

– Отворачивайся! – махнул рукой толстяк Петер.

– Ну ла-адно.

Стоило Паулю повернуться, друзья брызнули в стороны – затопотали, быстро удаляясь, легкие шаги, трава зашуршала. А водящий уперся носом в морщинистую дубовую кору и закрыл глаза.

Тили-зонг, тили-ли,

Полетели журавли,

Гадкие, как угорь,

Черные, как уголь.

Прилетят однажды в гости —

От тебя оставят кости.

И вовсе он не подглядывает. Просто он при… при-мет-ли-вый – вот. Да, точно: «лентяй, но приметливый» – это так Кривой Томас говорит, краснодеревщик, который Пауля на учебу взял. Только Паулю не очень-то нравится учиться: вот и сегодня сбежал.

А тут ребята: пошли, мол, в прятки играть! Все интереснее, чем в мастерской у Томаса разбирать деревяшки. Хелена, сестрица, само собой, как узнает, что он отлынивает от учебы, всыплет ему… Подумаешь! Не впервой небось!

Тили-ли, тили-дом,

Есть в реке черный сом,

Под корягой живет,

Ус свой длинный жует.

Кто в реке купаться станет,

Того сом на дно утянет.

Зря они сами всегда одни и те же места выбирают, чтобы прятаться! Тут и дурак запомнит. Рыжий Уве сейчас наверняка к ручью мчится – ему волю дай, он бы в этом ручье жить стал. Под берегом, рядом с молнией битым дубом, прямо среди корней есть пещерка – маленькая, только-только спрятаться-скрючиться. Уве в самой ее глубине под камушком хранит лесу из прочных жилок и крючки. Хорошие крючки, кованые, больших рыб таскать можно – вот Уве и таскает, рыбарь он знатный, весь в отца. Пауль давно его ухоронку нашел, но никому о том не сказал – зачем?

Тили-дом, тили-тис,

За кустом черный лис,

От хвоста до морды

Он чернее черта.

У дороги лис сидит,

За тобою он следит.

Альма – вот хоть на что спорь! – побежала к вырубке: там пней накорчеванных просто умереть сколько, среди них хоть половина шаттенбургских ребят спрятаться может, и еще на половину другой половины место останется.

Тили-тис, тили-бом,

Под горой черный гном,

Копит злато в норе,

Ворожит на заре.

Если гном тебя поймает,

Живым в землю закопает.

Петер лентяй, значит, далеко не побежит, где-то тут рядом будет прятаться – либо на дерево залезет, либо станет под выворотнем хорониться: в двух шагах от дороги недавно здоровенная осина рухнула, так под корнями места о-го-го сколько! Да, наверняка Петер там и засядет: деревьев, таких, чтоб крепкие ветви низко, рядом нет, а тонкие его не выдержат, толстопуза. А вот Гюнтер и Ганс – те как пить дать в кустах засядут, и отыскать эту парочку будет всего труднее.

Тили-бом, тили-долк,

В роще спит черный волк,

Как проснется – вскочит

И клыки наточит.

Если волк тебя найдет,

Целиком тебя сожрет!

Пауль последние слова считалочки произнес и боязливо поежился: вспомнилось ему, как весной погнался за ним оголодавший волчина. Ох и бежал же он тогда, ох и бежал! Примчался прямо к мельничным воротам, и там матерого взял на вилы мельник Хайнц, не оплошал. За волка потом сам господин бургомистр отвалил мельнику целый серебряк, а Паулю не дали даже медяка, зато всыпали так, что неделю сидеть не мог.

Считалочка, однако, кончилась, и Пауль отлепился от дерева.

– Иду искать! – крикнул он.

Справа, со стороны ручья, послышался странный звук – не то стон, не то сдавленный крик. Небось полез Уве в пещерку свою – так или крючок себе в ногу засадил или лбом о корень треснулся. Какие же они пред-ска-зуе-мые…

Вот с него и начнем!

Пауль почти беззвучно скользнул к берегу ручья – сейчас как высунется из кустов, как приятеля напугает!

– Попался! – крикнул Пауль, рывком раздвигая ветки… и прикусил язык.

У пещерки, где Уве прятал лесу и крючки, стояло по колено в воде чудище.

Вода закручивалась вокруг белесых чешуистых ног, а Уве тряпичной куклой болтался в очень длинной руке, тоже белесой и чешуистой. Кровь пузырилась в ране у него на горле, текла тонкими струйками по груди, по ногам, крупными каплями срывалась в прозрачную воду. Там, куда падали эти капли, вода становилась мутной и розовой.

Чудище фыркнуло, почуяв Пауля: видеть его оно никак не могло – вместо глаз на плоской морде имелись лишь неглубокие ямки. А потом на белесой шее вскрылись широкие надрезы с алой изнанкой – будто жабры у рыбины, и вывернулись наружу толстые губы круглого, похожего на присосок рта: мальчик увидел несколько рядов мелких полупрозрачных зубов и хлыстом бьющийся во рту язык – тонкий и тоже усаженный зубами.

Развернувшись, Пауль побежал – так быстро, как не бегал никогда раньше. Разве что весной от волка… нет, еще, еще быстрее! Он слышал, как что-то большое и сильное с треском проломилось сквозь кусты, как затопотало следом. До города недалеко – с полмили, но мерзкое уханье раздавалось уже в двух шагах за спиной. Не уйти! Ой-ей-ей!

Слева от тропы в яме под корнями выворотня мелькнула холщовая рубашка с ярким шитьем: одет Толстый Петер всех друзей лучше – его родители купцы не из последних. Впрочем, у других ребятишек, что играют тут в прятки, родителей вовсе нет.

– Беги! – только и выдохнул Пауль, проносясь мимо выскочившего из своего укрытия толстяка.

– Я раньше бу… – Петер не договорил, осекся и завизжал. А потом за спиной чавкнуло, хрустнуло, захлюпало, словно кто-то втягивал ртом из миски горячее молоко с густыми пенками, и от этого звука короткие полотняные штаны сделались еще мокрее, но Пауль все бежал и бежал, потому что останавливаться было нельзя, нельзя, нельзя…

* * *

… Увидев, как пронесся мимо приятель, Ганс по-рачьи пополз назад, зарываясь поглубже в кусты. Вылезти из укрытия и припустить следом он даже не подумал – уж очень напугал его недавний визг, и слишком перепуган был Пауль. Да и как сбежишь, когда где-то рядом в гуще шиповника прячется брат?

– Гюнтер! – зашептал он на ходу. – Гюнтер, ты где?

– Чш-ш-ш! А-ай!

Справа вдруг затряслись, закачались зеленые ветки, и снова вскрикнул брат. Забыв о собственном страхе, Ганс рванулся на крик. Злые колючки прочертили по коже белые штрихи царапин, мальчик зашипел от боли и досады… и вывалился на тропинку.