Магия крови - Тесса Греттон

Это художественное произведение. Действующие лица, имена, названия мест, события являются плодом авторского воображения. Любое сходство с реально существующими или ранее существовавшими людьми, местами, событиями — это всего лишь совпадение.

Вот плод, взращенный в земле, он только что сорван и свеж. Теперь он будет храниться, а затем сгниет и распадется. Это и есть вечный круговорот: умирает то, что существует, и рождается то, что должно. А мы — вино.

Ричард Зельцер, «Памятка для смертных» [1]

Меня зовут Джозефин Дарли, и я намерена жить вечно.

Невозможно понять, кто ты есть на самом деле, пока не проведешь некоторое время на кладбище в полном одиночестве.

Надгробный камень, к которому я прислонилась взмокшей от пота спиной, холодил кожу. Наступили сумерки, серые и тревожные, кладбищенские тени сгущались, придавая пейзажу неопределенность: ни день, ни ночь, а что-то серое и тревожное окружало меня. Я сидела, скрестив ноги, устремив взор на заросшие травой, неухоженные могилы, приютившие моих родителей. На коленях у меня лежала книга.

Я стряхнула землю с обложки. Мягкая красно-коричневая кожа местами потерлась, краска по краям облезла; от золотого обреза не осталось и следа. Все это говорило о том, что книгу перелистывали множество раз. Открыв ее, я снова прочитала краткое посвящение, шепотом произнеся все слова, поскольку так их смысл становился более ощутимым.

Заметки о превращении и недоступности познания

«О если б этот грузный куль мясной

Мог испариться, сгинуть, стать росою!» — Шекспир. [2]

Это была одна из любимых цитат моего отца. Из «Гамлета». Обычно он произносил ее, когда Риз или я с недовольным видом, громко топая, выскакивали из комнаты. А ведь нам, в отличие от принца Датского, не на что было жаловаться. Я помню его прищуренные голубые глаза, устремленные на меня поверх очков.

В один из дней, после обеда, книгу доставил почтальон; посылка была завернута в коричневую бумагу, обратного адреса не было. Имя получателя, Друсилла Кенникот, написанное крупными печатными буквами, выглядело как лозунг. В углу было шесть марок. Странно, но мне почудился запах крови.

Знакомый металлический привкус защекотал нёбо, в памяти вспыли картины прошлого. Закрыв глаза, я вновь увидела, как по книжным полкам стекают струи крови…

Очнувшись, я достала из-под обложки книги сложенный втрое листок плотной нелинованной бумаги. Это была записка, и начиналась она обращением ко мне. Почерк был неровным, словно буквы выводила неверная старческая рука.

Силла!

Я понимаю, дитя мое, что потерял тебя. Я знал твоего отца почти всю его жизнь, и он был моим самым близким другом. Я сожалею, что не могу лично побывать на его могиле, однако убежден, что он прожил славную жизнь, а его смерть вызывает во мне горечь.

Надеюсь, мои слова хоть немного тебя утешат. В этой книге сокрыты результаты опытов твоего отца, который посвятил всю свою жизнь научным, исследованиям. Сам будучи необычайно талантливым чародеем и целителем, он гордился тобой и твоими силами.

Я уверен, он был бы рад, узнав, что его записи попали к тебе.

Желаю вам с братом счастья.

Диакон.

И больше ничего: ни настоящего имени отправителя, ни адреса.

Откуда-то с дальнего конца кладбища доносился хриплый грай ворон и шелест крыльев. Птицы метались от одного могильного камня к другому, взмывали ввысь и кружили в небе черной тучей. Я следила за их полетом. Стая, сделав круг, понеслась на запад, в сторону моего дома. Возможно, скоро они будут нападать на голубых соек, живших на клене перед нашим домом.

Ветер разметал по щекам мои короткие темные волосы, и я откинула их назад. Я думала о Диаконе. Кто он такой? В письме он уверяет, что был другом моего отца, но я о нем никогда не слышала. И что за нелепые россказни о магах и целителях? Отец был простым учителем латыни в средней школе. Тем не менее книгу, лежавшую сейчас на моих коленях, точно написал отец: я узнала его аккуратный, утонченный почерк со свойственными лишь его руке узорчатыми буквами. Он с презрением относился к машинописи и рьяно обучал нас с Ризом искусству выведения на бумаге этих древних символов. Риз всегда уступал отцу, а я, больше увлеченная скорописью, никогда особенно не заботилась о разборчивости своего почерка.

Наскоро перелистав книгу, я обнаружила, что все страницы исписаны и на многих из них изображены диаграммы, похожие на паутину, и графики. Порой попадались треугольники, восьмиугольники, квадраты, пятиконечные и семиконечные звезды; то тут, тот там мелькали греческие буквы, пиктограммы и даже руны.

Помимо всего этого, в книге было множество рецептов. Некоторые ингредиенты, типа соли и имбиря, не вызывали удивления, но другие казались странными — например, воск, ногти, зеркала, цыплячьи когти, кошачьи зубы, цветные ленты, репейник. А уж такие названия, как кармот и аралия, я вообще видела впервые в жизни.

И еще… в каждом составе присутствовала капля крови…

В книге были магические заклинания, помогающие находить пропавшие вещи, дарующие долгожданных детей, снимающие проклятия, защищающие от зла, позволяющие видеть па большом удалении, предсказывающие будущее, исцеляющие всевозможные болезни и раны.

Я перелистывала страницы, и мое сердце переполнялось недоумением и страхом, но я также чувствовала возбуждение: мое тело словно щекотали электрические импульсы. Могло ли все это существовать в реальной жизни? Отец отнюдь не был шутником и никогда не устраивал розыгрышей. Наоборот, он с презрением смотрел на тех, кто любил разыграть шута.

Наверняка в книге должно быть заклинание, с помощью которого я смогу проверить, правдивы ли эти сведения. Ничего сложного: просто нужно провести эксперимент и оценить результаты.

Сердце застучало быстрее, когда я поднесла книгу к лицу и явственно ощутила запах — не крови, как раньше, а сигарет и мыла. Так пах мой отец по утрам, когда он, приняв душ и наспех покурив на заднем дворе, приходил завтракать. Мои глаза наполнились слезами, пальцы бессильно разжались, и книга упала на колени.

Я вспомнила, что, когда была маленькой, отец перед сном заходил ко мне в комнату, склонялся над кроватью и клал руку мне на колено. Я тянулась к нему, и моя голова неизменно прижималась к его плечу. Он рассказывал мне истории. Больше всего я любила «Франкенштейна» и «Двенадцатую ночь», и поэтому ему приходилось повторять их снова и снова.