Магнус Миллион и Спальня кошмаров - Жан-Филипп Арру-Виньо

Патрисии, как всегда

Орельену и Камилле

Орели, которая на каждую мою книгу взирает взглядом мудрой птицы богини Минервы

Эта история началась, когда колокола Гульденбургского лицея пробили полночь.

Именно в полночь филин по кличке Тотем пускается в полёт вокруг лицея. Он стартует ровно с двенадцатым ударом. Тотем уже совсем старик и никогда не нарушает давно устоявшегося чёткого распорядка. Я хотел было написать, что распорядок у него такой же чёткий, как у кукушки, живущей в часах, но Тотему, властителю ночной жизни, это сравнение вряд ли пришлось бы по душе.

С седеющим оперением и косматыми бровями, он, без сомнения, самый старый из всех обитателей лицея. За добрые полвека филин изучил вдоль и поперёк все здешние крыши (шестьдесят семь штук, если быть точным), все колоколенки и башни. Да и в парке с его столетними деревьями для Тотема давно уже нет ничего таинственного.

Что же до имени филина, то никто не знает, откуда оно взялось [1]. Возможно, произошло от поросшего мхом герба, украшающего фронтон главного входа. На гербе изображён филин: широко раскинув крылья, он держит в когтях ленту с девизом лицея: «Et nunc erudite».

Переводится это примерно так: «А теперь учитесь!»

Да ведь тем, кто приходит сюда, ничего другого и не остаётся! Девиз будто нарочно написали на латыни, чтобы он внушал страх и почтение ученикам, впервые переступающим этот порог.

Но сейчас, когда в морозном воздухе звенит отголосок последнего удара бронзового колокола, лицей кажется пустым. Почти мёртвым. В окнах интерната, расположенного в северном крыле, не видно ни огонька. И в главном здании, где находятся комнаты директора и учителей, тоже ни шороха, полный покой.

Снег, бескрайним войлочным покрывалом лежащий на крышах, приглушает всякий звук и мягко мерцает в лунном свете, отчего все домики и башенки лицея кажутся начерченными на белом листе бумаги.

Тотем балансирует на карнизе здания и пристально всматривается в даль. Его круглые жёлтые глаза моргают в черноте ночи, как глаза механической куклы. Немалых усилий стоило ему покинуть своё тёплое логово под лицейской крышей.

На горизонте, над промышленным комплексом, разлит по небу странный зеленоватый свет. Угроза войны, нависшая над страной, заставляет заводы работать круглые сутки, и теперь день и ночь в воздухе стоит туман и запах серы.

Тотем вздрагивает. Он терпеть не может зиму: зайцы почти не высовываются, мышей не найдёшь, впору клюв положить на полку. Зима – не лучшее время для филинов. Правда, дни зимой короткие, это очень выручает птиц, которые ведут ночной образ жизни и по природе своей вечно голодны. Но вот ведь какое дело: с возрастом Тотема стала мучить бессонница. Сна ни в одном глазу!

Большое везение, если, вернувшись с долгой ночной охоты, ему удаётся забыть про пустой желудок и уснуть хоть на несколько секунд. Но именно в этот момент старшему наставнику интерната непременно придёт в голову что есть сил ударить в утренний колокол или же грузовик молочника с оглушительным грохотом радостно ворвётся во двор. Тотем тогда испуганно просыпается, сваливается со своего насеста, бешено колотит крыльями и сыплет такими отборными ругательствами, что преподаватель этики и нравственности содрогнулся бы от ужаса, понимай он хоть самую малость язык филинов. Теперь до глубокого вечера лицей будет ходить ходуном от криков учащихся, грохота дверей и скрежета стульев, которые шумно двигают по полу классных комнат.

И всё, день загублен, больше Тотему уже не уснуть. До самой ночи будет он маяться в своём логове, с завывающим от голода желудком, зевая и кляня судьбу, которая сделала его самым старым обитателем Гульденбургского лицея.

Вы спросите – зачем же было на склоне лет селиться под крышей старого образовательного заведения? Но дело в том, что Тотем всегда жил здесь. И менять ничего ему не хочется. Он любит свой пыльный амбар, просторное чердачное помещение, заваленное старыми учебниками, сборниками латинских выражений, словарями с оторванными обложками, тетрадками по геометрии, исписанными фиолетовыми чернилами. Тотем обустроил себе тёплое укрытие меж шатких деревянных опор: правда, оно готово обрушиться от малейшего чиха или неловкого взмаха крылом, но зато здесь, среди запахов старой бумаги, миндаля и высохшего клея, никто его не отыщет. Только он один знает, как попасть сюда по лабиринту чердаков, и никому не придёт в голову беспокоить его здесь.

Круглое слуховое окно служит Тотему входной дверью. Через него он выскальзывает наружу и слетает, как по горке, по обледенелому скату крыши к самому водосточному жёлобу: здесь он занимает позицию и принимается ворчать на зиму, из-за которой, весьма вероятно, опять придётся вернуться домой ни с чем.

Но эта ночь была совсем не похожа на остальные.

Как только последнее эхо последнего полночного удара растворилось в воздухе вокруг лицейской колокольни, до слуха старого филина донёсся едва различимый шум.

Хр-р-р… Хр-р-р…

Хруст? Шелест?

Хр-р-р… Хр-р-р…

Тотем навострил свои и без того стоящие торчком уши.

Хр-р-р… Хр-р-р…

Хоть мягкий снег и смягчал шаги подобно домашним туфлям, обмануть чутьё старика Тотема ему было не под силу. По аллеям парка определённо что-то двигалось, осторожно, маленькими выверенными скачками…

Хр-р-р… Хр-р-р…

Землеройка? Полёвка? А может, и того лучше: нежнейший новорождённый крольчонок, неосмотрительно покинувший свою норку? У Тотема слюнки потекли от предвкушения, а сердце заколотилось в предчувствии долгожданного пира.

Расправив онемевшие крылья, он нырнул с крыши и полетел над самыми верхушками деревьев, даже слегка касаясь их, неслышный и незримый, словно призрак.

Хр-р-р… Хр-р-р…

Тотем облетал парк небольшими концентрическими кругами. Его внимательный взгляд острым ножом врезался в самую гущу деревьев и кустов. Он ощущал себя невидимым и следил за тем, чтобы его собственный запах смешивался с запахом густых ветвей. Его внутренний радар был включён на максимальный уровень чувствительности. Эта добыча от него не уйдёт! Малейшее движение наглеца – попытка бегства или, наоборот, оцепенение – и Тотем безжалостно пустит в ход острые клюв и когти.