Творец - Анастасия Суворова Страница 10

— Тебя искал, — просто ответил он.

— Так, ладно, — сказал я, вставая с дивана, на который меня заботливо уложили, — как вы это провернули? — я изобразил руками нечто неопределенное. — Если все, что я видел, не было сном, то это же просто магия какая-то! Волшебство!

— Пожалуй, что и волшебство, — согласился мой спаситель.

— Но это же невозможно! Такого просто не бывает!

— А синие Псоглавцы бывают, а вот этакие нимфетки с васильковыми крылами и цветами вместо волос? — он взял в руки одну из последних зарисовок, валяющихся на столе.

— Это всего лишь мои фантазии, они существуют только на бумаге.

— Так ли это? — мой собеседник вперил в меня колкий немигающий взгляд, и я почувствовал себя в эту минуту пергаментно-прозрачным.

Мне стало ясно, что этот с виду мягкий, дурашливый Санта, читает меня как открытую книгу. Да это и немудрено, ведь вся моя душа расписана в этой пыльной комнате весьма красочно, наглядно и безжалостно подробно. Чудаковатые, неземные женщины и мужчины, мифические потусторонние животные, нелепая ассиметричная архитектура и запредельные пейзажи, в которых обитал весь мой разнообразный паноптикум, как нельзя лучше иллюстрировали мой внутренний мир.

— Искусство — это всегда душевный стриптиз, — озвучил мои мысли Олег Владимирович. — Но тебе абсолютно нечего стесняться, твоя душа красива и даже поразительно чиста, как это не странно.

— Ой, давайте без моральных оценок, — грубо отрезал я, чувствуя, что вот-вот раскисну. — Как вы сделали эту дверь?

— Нарисовал, — проговорил Олег Владимирович так спокойно, будто речь шла о походе в соседнюю булочную.

— Вы надо мной издеваетесь? — страдальчески вопрошал я, уже начиная понимать, что не добьюсь удобоваримых разъяснений.

— Отнюдь, мой друг, отнюдь! Я скорее поражаюсь твоей несообразительности. Хотя гусеницы в бабочек тоже не без труда превращаются, — сказал он шепотом совсем уж непонятное, затем встал и принялся разгребать заваленный планшетами угол моей мастерской. — А вот он! — воскликнул мой чудаковатый друг, доставая Псоглавца, — Очаровательный пес! Жду, жду с нетерпением знакомства с ним и со многими другими, созданными тобой персонажами. Ты ведь не станешь отрицать, что сначала он тоже был просто нарисован, как и та дверь, через которую мы ушли из клуба. Ты его нарисовал, а через какое-то время увидел на улице города, так?

— Так, — согласился я, начиная понимать, куда он клонит.

— Ты верно думаешь, что я тебя тут мистификациями балую? А я скажу, что это, пожалуй, и есть настоящее волшебство, истинно правдивое и чистое в своей простоте. Оно совершается ежедневно, сотнями людей, не осознающих что творят его. Эта простая и порой незримая магия оставляет след на всем, к чему они прикасаются, не только своей рукой, но и мыслью.

— Вы что же, волшебник?

— Я всего лишь человек, способный творить. Но творить для мне почти то же, что и колдовать. На самом деле, многие люди могут делать то же самое, — проговорил он вкрадчиво, установив на свободный мольберт, ожидающего чуда Псоглавца.

— Сомневаюсь я в этом. Для большинства людей ваша магия запредельна и недоступна.

— О-о-о, — усмехнулся мой собеседник. — Магия общедоступна как и русский язык. Скажи, многие владеют им в совершенстве?

— Ну, я точно не владею.

— Что же тебе помешало овладеть им?

— Не знаю даже, — я глуповато поскреб свой давно не стриженый затылок, — наверное, упорства не хватало, видимо, я лентяй.

— Я бы так не сказал, — проговорил Олег Владимирович, обводя мою заваленную работами комнату смеющимся взглядом. — Думаю, сухие правила грамматики были тебе просто недостаточно интересны. Этот принцип работает абсолютно во всем. Все, к чему мы испытываем интерес, стойкий и неподдельный, искренний интерес, рано или поздно поддается нашему упорному натиску и раскрывается во всей свое первозданной сути. Так же и с магией. Желание постичь ее природу и нацеленность на результат — вот все, что требуется для сотворения чуда. Ну и, конечно, вера, здесь она имеет огромное значение. Если в существование грамотных людей пока еще верят, то с волшебниками дела обстоят иначе, — Олег Владимирович резко встал, и стул издал надрывный протяжный стон, выведший меня из трансового состояния.

— Что нам стоит дом построить — нарисуем, будем жить, — проговорил я старинную присказку, осмысливая ее по-новому. — Олег Владимирович, я — не вы. Я так не сумею.

— Ты уже это делаешь. И нас не так уж и много отличает друг от друга. Я лишь осознаю и контролирую все процессы, только и всего.

— Действительно, какая малость, — брызнул я саркастически, — научите?

— Боюсь научить этому нельзя, — неожиданно печально изрек мой новый друг. — Магия осваивается исключительно опытным путем, а передать можно лишь знания. Но и они не несут особой пользы, если не отягощены чувственным опытом. Все что я могу для тебя сделать — это быть рядом, когда мир вокруг тебя начнет трансформироваться, расширяясь и выходя за пределы твоего разума. Слушай мои советы, Витя, и делай по-своему, — добавил Олег Владимирович, направляясь к двери.

В этот момент я вдруг отчетливо понял — вот оно, то место, в котором окончательно рвется ткань моего бытия.

Он ушел, оставив меня в зыбком, туманном состоянии. Сидя на стуле, том самом стуле, на котором возвышалась его могучая фигура, я отстраненно наблюдал, как сквозь белесую муть моего сознания начинают проступать ясные, почти телесные образы. Как с треском рушится оттесняемый ими прежний, не лишенный лирики, но все же мрачный мир.

Вдруг я неожиданно резко вскочил, напуганный сомнительными видениями новой радужной дали. Так сильно устрашил меня отрыв от реальности, что я стал пятиться в глубины прошлого, пока не наткнулся на старое, детское воспоминание о родителях. Оно было столь гнусно-коричневым, неаппетитным, по сравнению с многообещающими миражами будущего, что я вновь отдался плавному, тягучему течению вперед к неизвестному.

Так я посидел до глубокой ночи, витая в сказочных, сотворенных мною же дальних-далях. Затем встал, надел парку, затянул в хвост отросшие волосы и вышел в ночь. Она была энигматически-притягательная, пронзительно-чистая и морозная. Скамейки в моем пустынном дворе искрились под толстыми снежными пуховиками. Я расчистил одну и уселся, словно на трон. Посидел так какое-то время, вдыхая крупицы волшебной пыли, роящиеся в зимнем тихом воздухе, потом встал и пошел вдоль Фонтанки в сторону Марсова поля.

Ночь радовала удивительной тишиной и мягкостью, не питерской совсем, а скорее деревенской. Редкие случайные прохожие были осторожно-плавными, словно бы скользящими в чужой, незнакомой им реальности, небо — глубоко-синим, снег — пронзительно-белым, деревья — графично-четкими и совершенными.

На Марсовом поле меня ожидала еще одна приятность — отсутствовали завсегдатаи, греющиеся у вечного огня по ночам. Прямо на промерзшей земле сидела всего одна девчонка в старомодном пальто. Она зябко тянула тоненькие руки к огню. Пальто ей было маловато, и я обратил внимание на изящные, чуть удлиненные запястья, поражающие неестественной бледностью. Девушка услышала, как хрустит снег под моими ногами, и обернулась.

Конец ознакомительного фрагмента