Смерть планеты - Вера Крыжановская Страница 10

По столь прекрасной программе вот мы живем около тысячи лет и наслаждаемся удивительнейшей цивилизацией, какую только можно вообразить. Правда, искусства и промышленность достигли высокой степени развития, но зато не менее процвели эгоизм, жестокость и несправедливость.

Основной принцип нашей «культуры» – это утилитаризм: каждый имеет право защищать свои интересы, даже и не по совести; преступления же против государственных интересов караются жестоко; есть положительно страшные законы, но вообще понятие о справедливости совершенно атрофировано.

Сарта умолк и тяжело вздохнул, а в энергичном взгляде Супрамати по-прежнему блистали вера и надежда.

При дальнейшей беседе Сарта предложил своему новому приятелю побывать в городе инкогнито, чтобы несколько ознакомить того с полем его будущей деятельности. Супрамати с благодарностью принял предложение. Через несколько часов они вышли из пещеры, скромно одетые в обычный, употреблявшийся населением костюм, и направились к городу.

Дорога прекрасно содержалась, поля были отлично обработаны и поражали разнообразием посевов. Растительность вообще была роскошна, и Супрамати очень заинтересовался объяснениями Сарты относительно различных фруктовых деревьев, росших по пути. Самым удивительным показалось ему дерево с крупными плодами, похожими на земные огурцы, но блестящие, точно покрытые лаком.

– Видишь ли, Супрамати, это дерево с толстым и зеленым внизу, а кверху темным стволом? Осенью, когда плоды созреют, весь ствол высохнет и будет пустотелым внутри, тогда, по снятии плодов, весь ствол обмазывают смолистым тестом, меняя его через две недели, и оставляют в таком виде на зиму. Весной дерево начинает покрываться листьями и цветами, как будто и не умирало.

– Всюду природа указывает нам пример воскрешения, – заметил Супрамати, улыбаясь.

– Я еще не сказал тебе, что из сока этого оригинального дерева выделывают превосходный ликер, который чем дольше сохраняется, тем становится крепче, – прибавил Сарта.

Столица оказалась огромным городом, разделенным на две совершенно различные части. Одна, большая часть, принадлежала мараутам; они, очевидно, любили яркие краски, судя по тому, что окруженные садами дома их положительно горели синим, красным, желтым и т.п. цветами; столь же яркой окраски были и материи, продававшиеся в больших круглых и открытых со всех сторон павильонах.

Были и театры, так как марауты любили развлечения не менее нарядов и украшений, а рудрасы, пользовавшиеся ими как слугами и имевшие к тому же в их лице прекрасных покупателей, берегли их и устраивали всякие доступные им развлечения. А вследствие того, что рабочие классы привыкли получать все от рудрасов, из среды которых исключительно пополнялись ряды ученых, врачей, артистов, музыкантов и производителей всего изысканного, то марауты почитали их, даже боялись и считали большой честью служить им.

Город рудрасов был другого вида, изящнее и более артистичен: маленькие особняки, украшенные и отделанные, как ювелирные вещицы, утопали в тени пышной растительности; да и жители также сильно отличались от высоких и сильных мараутов.

Рудрасы, наоборот, были малы ростом, хрупкие, с тонкими чертами, интеллигентными лицами; но в глазах их таилось что-то жестокое и лукавое, делавшее их вообще несимпатичными.

Не раз уже внимание Супрамати привлекали широкие полосы материи темно-лилового цвета, развешанные на входных дверях некоторых домов.

– Скажи мне, брат, что означают эти полосы материи? Все одинаково помечены одним красным знаком, а между тем встречаются они на домах и мараутов, и рудрасов, и – что особенно странно – на жилищах, принадлежащих, по-видимому, людям различного общественного положения и состояния?

На лице Сарты появилось выражение неудовольствия и горькая усмешка.

– Полосы эти, дорогой Супрамати, являются знаком позора для нашего мира и означают, что среди обитателей того или другого дома находится какой-нибудь неизлечимый больной или калека, приговоренный к смерти, а говоря проще – подлежащий избиению на основании постыдного закона.

Супрамати недоумевал и вопросительно смотрел на него.

– Что такое? У вас убивают больных? По какому праву и как же соглашаются семьи на такую неслыханную жестокость?

Сарта засмеялся.

– По какому праву? Ради общественной пользы. Но я должен объяснить тебе это несколько подробнее, чтобы ты понял всю утилитарную тонкость закона, который ты называешь жестоким.

Тебе известно, что духовный идеал и все касающееся божественных законов воспрещено у нас; значит, свободное от всякой этической узды человечество оказалось окончательно во власти инстинктов плоти. Нравственность более чем слаба, а с твоей, например, точки зрения можно было бы сказать, что ее не существует вовсе; наоборот, в изобилии процветают всякого рода постыдные пороки и страсти, и народ, – особенно рудрасы, как более слабые физически, – стал подвержен различным болезням, как, например, внезапное сумасшествие, параличи, конвульсии, которые совершенно обезображивают члены, язвы, вроде вашей проказы, наконец, потеря зрения навсегда. Все эти болезни чрезвычайно заразительны и трудно излечимы; а так как врачи изучают и знают одну лишь материю, и потому могут лечить только тело, не доискиваясь никогда оккультной причины недуга, то болезни, вызываемые одержимостью, злой волей чужого человека, душевными страданиями и т.д., остаются вне их компетенции.

К тому же преступления, пороки, разврат привлекают злых духов, и число их растет с каждым днем, а так как слепое человечество лишено защиты против страшных оккультных сил, то и опустошения, причиняемые ими, все возрастают. Ведь все, что поддерживает и очищает людей, – молитва, вера в Бога, призыв добрых сил – воспрещено, и они утратили даже и самое понятие о них.

Ввиду того, что вся наша правительственная система основана исключительно на утилитаризме, то правом на жизнь пользуется только тот, кто на что-нибудь годен, кто может служить для своего личного или чужого удовольствия.

Таким образом ясно, что неизлечимые сумасшедшие, слепые, больные раком, дети-идиоты, словом, существа, которые государству ничем не могут быть полезны, представляют лишь очаги заразы и неудобное для семьи бремя, потому что требуют в то же время бесцельных расходов, мешая людям наслаждаться жизнью и заниматься своими делами.

Однако несмотря на озверение населения, таящаяся в глубине человеческого существа божественная искра нередко вызывает привязанность к несчастным больным и горесть при сознании необходимости их лишиться.

Ввиду многих громких протестов, закон был наконец смягчен в том смысле, что для лечения больных определили известный срок; с тем, однако, что если по истечении этого срока надежды на выздоровление не окажется, «это вредное» и «лишнее» существо должно быть уничтожено.

– Всемогущий Боже! А как их убивают? – спросил бледный от ужаса Супрамати.

– Ну, церемониться тут нечего!… Ежемесячно, в назначенный день, уполномоченное правительством лицо обходит дома с больными и проверяет продолжительность болезни вместе с определением врача; а если срок истек, то назначает день казни. Выходя, он привешивает полосу материи в доказательство, что здесь находится один из осужденных на смерть.