Меч и Цитадель - Джин Вулф Страница 10

Глядя на разношерстную толпу, я невольно задумался, как забавно вышло бы, если бы Новое Солнце, Дневная Звезда собственной персоной, столь же внезапно, как появлялось в давние времена, когда его звали Миротворцем, появилось бы здесь, среди нас, в совершенно неподходящем для сего месте – ведь Миротворец всегда предпочитал появляться в местах самых неподходящих, взглянуло на всех этих людей свежим взглядом, чего никому из нас не дано, и, увидав их, при помощи чародейства обрекло всех собравшихся (людей, совершенно мне незнакомых и знать не знавших меня) отныне и впредь жить жизнью тех, кем нарядились сегодня, горожан навсегда сделало автохтонами, жмущимися к дымящим очагам в горных хижинах из дикого камня, настоящего автохтона – горожанином на ридотто, женщин – кавалеристами, во весь опор скачущими навстречу врагам Содружества с саблями наголо, а офицеры отправятся по домам, заниматься шитьем у северного окна да порой с грустью вздыхать, взглянув на безлюдную дорогу, а деоданды – в лесную чащу, оплакивать собственные немыслимые прегрешения, а ремонтадо, подпалив собственные дома, устремят взгляды к вершинам гор… и только я один останусь самим собой, подобно скорости света, которой, если верить знающим людям, не изменить никакими математическими преобразованиями.

Посмеивался я втихомолку, под маской, до тех пор, пока Коготь в мешочке из мягкой кожи не толкнул меня в грудь – легонько, словно напоминая, что с Миротворцем шутить не стоит, а я как-никак ношу при себе некую частицу его силы. Тут-то, устремив взгляд поверх голов в шлемах, в уборах из перьев, в диких космах волос, я и увидел у дальних колонн павильона одну из Пелерин. Увидел и со всех ног поспешил к ней, расталкивая в стороны тех, кто не пожелал расступиться. (Правда, таких оказалось немного: конечно, никому вокруг даже в голову не пришло, что я действительно тот, кем наряжен, однако из-за высокого роста меня принимали за экзультанта, поскольку настоящих экзультантов у архонта в гостях не случилось.)

Пелерина была не из молодых, но и не старой; овальное, правильной формы, ее лицо под узкой полумаской несло на себе печать благородства и отстраненности, подобно лицу главной жрицы, позволившей мне войти в шатер собора, после того как мы с Агией разнесли в щепки алтарь. В руке она держала крохотный, словно игрушка, бокал с вином, и когда я преклонил колено у ее ног, поставила его на ближайший стол, чтоб протянуть мне руку для поцелуя.

– Прости меня, Домницелла, – взмолился я, – ведь я причинил тебе и твоим сестрам величайшее зло.

– Смерть причиняет зло всем нам, – отвечала она.

– Но я не Смерть.

Тут я поднял взгляд, и в голове моей зародились кое-какие сомнения.

Шумный вдох Пелерины был слышен даже сквозь трескотню собравшихся.

– Вот как?

– Именно так, Домницелла. – Пусть и уже усомнившийся в ней, я все-таки испугался, как бы она не пустилась бежать, и ухватил ее за конец опояски, свисавший с талии. – Прошу простить меня, Домницелла, но вправду ли ты принадлежишь к ордену?

Пелерина, не говоря ни слова, покачала головой и рухнула на пол.

Клиенты, содержащиеся в наших подземных темницах, нередко притворяются лишившимися чувств, однако их плутовство легко распознать. Симулянты намеренно закрывают глаза и держат их закрытыми. Жертва же настоящего обморока (коим, кстати заметить, в равной мере подвержены и женщины, и мужчины) первым делом теряет власть над глазами, отчего оба глаза какой-то миг смотрят в несколько разные стороны, а порой закатываются под лоб – точнее, под верхние веки. Веки, в свою очередь, редко смыкаются полностью, поскольку сие – не сознательное действие, но попросту результат расслабления их мускулатуры. Обычно между кромками верхнего и нижнего века остается виден узкий полумесяц склеры глазного яблока – именно так и вышло сейчас, с упавшей передо мной женщиной.

Около полудюжины человек помогли мне перенести ее в один из альковов, чему сопутствовало множество дурацкой болтовни о жаре и возбуждении, хотя, за полным отсутствием и первого и второго, причиной обморока ни жара, ни чрезмерное возбуждение послужить не могли. Какое-то время я никак не мог отделаться от зевак, но затем происшедшее утратило всю прелесть новизны, после чего мне уже при всем желании никак не удалось бы удержать их рядом. Вскоре после этого женщина в алом зашевелилась, а другая женщина, примерно тех же лет, наряженная маленькой девочкой, сообщила мне, что это супруга некоего армигера, чья вилла находится невдалеке от Тракса, недавно отбывшего в Несс по каким-то делам. Отойдя к столу, я отыскал тот самый крохотный бокал, вернулся и смочил ее губы остававшейся в нем красной жидкостью.

– Не надо, – слабым голосом заговорила она. – Не хочу… это сангари, а я терпеть его не могу – выбрала только потому, что… потому что оттенок… к наряду подходит.

– Отчего ты лишилась сознания? Оттого, что я решил, будто ты из настоящих конвентуалок?

– Нет… оттого, что догадалась, кто ты, – ответила женщина в алом.

На время мы оба умолкли. Она по-прежнему полулежала на диване, куда мне помогли ее отнести, а я сидел у нее в ногах.

Пользуясь случаем, я вновь воскресил в памяти тот момент, когда преклонил перед нею колено: ведь мне, как не раз уже говорилось, ничего не стоит мысленно реконструировать любой миг прожитой жизни. Увы, на сей раз это нисколько не помогло, и, наконец, мне хочешь не хочешь пришлось спросить:

– Как же ты догадалась?

– Любой другой в этой одежде, спроси его, Смерть ли он, ответил бы «да»… потому что такова его маска. Неделю назад, когда муж обвинил одного из наших пеонов в краже, я присутствовала на суде архонта. В тот день и видела тебя, стоявшего сбоку, скрестив руки на гарде вот этого самого меча, а едва лишь услышала, в чем ты сознаешься, едва ты поцеловал мои пальцы, сразу тебя узнала и подумала… О, сама не знаю, что я подумала! Наверное, что ты преклоняешь передо мной колено, так как намерен убить меня. Там, в зале суда, ты держался… все время держался, словно тот, кто не отступится от законов учтивости даже в обращении с несчастным, которому собирается отсечь голову, особенно с дамой.

– Я преклонил перед тобою колено лишь потому, что очень хочу поскорей разыскать Пелерин, а твой наряд, как и мой, казался вовсе не маскарадным.

– Так и есть. Говоря откровенно, носить его мне не положено, но это не просто костюм, на скорую руку сооруженный служанками, а настоящая инвеститура. – Тут она ненадолго умолкла. – Однако я ведь даже не знаю твоего имени.

– Севериан. А тебя зовут Кириакой – так сказала одна из женщин, помогавших перенести тебя сюда. Будь любезна, скажи, как ты добыла эти одежды и не знаешь ли, где Пелерины сейчас?

– Твоей службы это не касается, верно? – Пристально взглянув мне в глаза, Кириака покачала головой: – Да, дело, определенно, личное. Я росла у них и воспитывалась. В послушницах. Мы исходили весь континент, от края до края, и я получила немало чудесных уроков ботаники, попросту глядя на цветы и деревья в пути. Порой, стоит вспомнить былое, мне кажется, будто пальмы от сосен отделяла всего неделя пешего хода, хотя это, конечно, не так.