Цунами. Книга 1. Сотрясатели Земли - Алексей Лукьянов Страница 10

Бабушка отказывалась и просила больше так не делать, иначе дверь этого дома навсегда закроется перед такими визитерами. Бабушка не плакала или плакала тайком, потому что я никогда не видел ее расстроенной или опечаленной. Весь внешний вид бабушки, ее спокойствие и рассудительность внушали окружающим, что все у нас хорошо, все замечательно, и дедушкина смерть не способна разрушить наше семейное счастье. Бабушка стала единственным моим собеседником, она часто сидела в нашей комнате и рассказывала о своей молодости, о наших папе и маме, о разном. И когда она умерла, для меня умер весь мир, потому что друзей и собеседников в моей жизни никаких не осталось.

И теперь этот мелкий мошенник будет утверждать, что он — от бабушки?

Я сгреб незваного гостя в охапку и начал бить. То есть, конечно, по-настоящему бить я его не мог, просто мордовал — мял левой рукой испуганную злую физиономию Мезальянца, пока Юся держал его правой и злобно рычал. Третья рука (имеется у нас и такая: формально она числится моей, но пользоваться ею может и Юся) яростно колотила наглеца по макушке.

Возможно, мы бы даже убили его, но Мезальянц оказался скользким типом, вывернулся из захвата и дал нам по оплеухе, причем с такой силой, что трудно заподозрить в столь мелком субъекте.

— Барбара Теодоровна не предупреждала, что прием будет такой радушный, — сказал он.

— Кто? Какая Барбара?

— Ваша бабушка, Барбара Теодоровна Кравец.

— Вы ошиблись адресом, — смутился я. — Нашу бабушку звали Агнией Теодоровной, и не Кравец, а Кругловой. Это двоюродную бабушку зовут Барбара, но она с нами не живет.

Мезальянц открыл кожаный портфель, стоявший у стеночки, достал бумаги, сверился.

— Не морочьте мне голову, все правильно. Барбара Теодоровна… Ах да, точно — двоюродная.

Всплыла, родимая.

Мезальянц представился близким другом покойной Барбары Теодоровны. Перед смертью она велела Мезальянцу найти нас и сообщить о наследстве. Он вопросительно посмотрел на нас: откажемся, нет?

Представьте: в минуты роковые появляется хитрожелтый дяденька, говорит о мертвой бабушке и большом наследстве. Думаю, вы уже поняли, что я ему ответил.

— Пшел вон отсюда, мы по пятницам не подаем, — закончил я цветастую фразу.

Мезальянц крякнул, но не отступил.

— Постойте, молодой человек, я не обманываю, завтра похороны, можете сами сходить!

Он бы еще в морг меня позвал.

— Да что вы такой недоверчивый-то, а? — совсем расстроился незваный гость.

— Таким уж уродился, — сказал я. — Прочь с дороги, а то Юся кусаться будет.

Мезальянц плюнул в сердцах себе под ноги (Юся тут же повторил этот маневр и радостно заухал).

— Ладно. — Гость наконец уступил нам дорогу. — Панихида завтра в двенадцать часов на одинцовском кладбище. Я сам из Одинцово приехал, и бабушка ваша там жила. Захотите — приедете.

Как же, держи карман шире, подумал я. Видимо, очень громко подумал, потому что Мезальянц будто вспомнил что-то.

— Может быть, вас это убедит?

Он полез в недра пиджака и вытащил оттуда сберегательную книжку. Протянул мне, и я, стреляный воробей, попался. Я взял книжку и открыл. Книжка была оформлена десять дней назад в местном отделении Сбербанка, на мое имя, на счету лежало без малого четыре миллиона.

— Ловко, — сказал я. — А в чем подвох?

— Ни в чем, — ответил Мезальянц. — Ваша бабушка была страстной коллекционеркой, она собирала старинное серебро и незадолго до смерти продала коллекцию мне, с тем чтобы я деньги перечислил на ваше имя. Получите и распишитесь, как говорится.

— Я вам не верю.

— Зачем мне вас обманывать?

— Не знаю, но последнее время все только тем и занимаются, что обманывают меня.

Физиономия гостя стала кислой.

— Меня тоже, — сказал он. — Все равно — заберите. Я же все равно по этой книжке ничего получить не смогу.

Я взял книжку и тем обрек себя на страшные приключения. Вот честное слово — я не хотел. Но почему-то взял. И позвонил из дома в банк. И там мне сказали, что все верно, что я могу получить деньги хоть сейчас.

И я пришел, и действительно получил немного, так, на мелкие расходы. Я вовсе не собирался забирать все, мало того, я вообще не собирался пользоваться этими деньгами, это был просто эксперимент — не снится ли мне? Впрочем, никто бы мне сразу все деньги и не выдал.

Совершенно сбитый с толку, я вернулся домой. На пороге меня опять ждал Мезальянц.

Мы вошли в квартиру, я поставил чайник, и Мезальянц, торжественно усевшись в любимое дедушкино кресло, уставился на фотографию дедушки с бабушкой, на греческое зеркало, а еще больше — на бабушкины подвески: одна — в виде петуха, другая — в виде мышонка.

— Вы тоже коллекционер?

— Нет, это бабушкины. Мышка всегда ей принадлежала, а петух сначала папин был, потом ей достался.

— Так Барбара Теодоровна мне несколько подобных продала, свою коллекцию. Может, она про этот кулончик забыла?

Я не знал про это ничего, да и не хотел знать. Петух был такой же семейной реликвией, как и мышонок, я к ним даже прикасаться боялся, хотя Юся, наоборот, тянулся к ним, будто это игрушки.

— Продайте! Продайте вместе с мебелью, я гляжу, это тоже древняя вещь…

— Это память, я не буду это продавать.

— Понимаю. Но если надумаете — всегда к вашим услугам. Так что — завтра вас ждать? Я пришлю такси.

— Не уверен, что соберусь.

— Как угодно.

В эту ночь я не сомкнул глаз. Вот уж не думал, что эта мелодраматическая история могла так взбудоражить такого циника, как я. Хотя, конечно, не стоит забывать и сцену в собесе: та тетка завела меня не меньше. Я снял с бабушкиной фотографии петуха. Бабушка говорила, если взять его и как следует подумать, то правильное решение придет само по себе. Юся тут же схватил игрушку и засунул себе в рот. Испугавшись, что он подавится, я забрал подвеску обратно и пошел спать.

Однако всю ночь мне виделся одинокий холмик с покосившимся деревянным крестом, дедушка Георгий с бабушкой Агнией с упреком смотрели на меня, мол, скотина ты, Егор, о тебе вспомнили наконец, а ты будешь чужие деньги тратить и дуться? Не то чтобы я так жаждал навестить могилу новообретенной двоюродной бабушки, но все же уважить человека, оставившего нам с Юсей почти четыре миллиона только за то, что мы — родня по крови, стоило. Так говорило элементарное чувство порядочности. Но в то же время внутренний голос говорил: не езди, пожалеешь. Утром я метался, не находя себе места. Мало того что до Одинцово минут сорок на автобусе пилить, а надо же и кладбище каким-то образом найти. Вместе с Юсей такое приключение вряд ли доставило бы мне приятные минуты. С Юсей даже сон превращается в пытку, чего уж о прогулках говорить? Может, ну их нафиг, эти похороны? Потом на могилку можно съездить.