Держава богов - Н. К. Джемисин Страница 10

– Верный мой, – произнес он наконец, и отполированная галька задрожала от низких обертонов его голоса. – Ты пришел утешить меня?

Я открыл было рот, чтобы сказать «да», но удивленно замер, поняв, что это неправда. Нахадот взглянул на меня, рассмеялся негромко и не без жестокости и расширил свой диванный трон. Он слишком хорошо меня знал. Пристыженный, я присоединился к нему, устраиваясь в переменчивом изгибе его тела, под локтем. Он погладил меня по волосам, по спине, и, хотя в тот момент я был и не в кошачьей форме, ласка порадовала меня.

– Ненавижу их, – сказал я. – И одновременно люблю.

– Это потому, что ты, как и я, знаешь, что есть вещи, которых не избежать.

Я застонал и театральным жестом заслонил ладонью глаза, добившись, правда, только того, что картинка резче впечаталась в мои мысли: Йейнэ и Итемпас действуют совместно, смотрят друг на друга с изумлением и восторгом. И что дальше? Наха и Итемпас? Все Трое вместе? Такого этот мир не видал со времен демонов. Я опустил руку, посмотрел на Нахадота и увидел на его лице такую же трезвую сосредоточенность. Неизбежное. Я оскалил зубы и позволил им вырасти и стать по-кошачьи острыми. Потом сел и уставился на него.

– Так ты хочешь этого самовлюбленного, тупоголового мерзавца? Хочешь?

– Я всегда хотел его, Сиэй. Ненависть не отменяет желания.

Он имел в виду эпоху до рождения Энефы, когда они с Итемпасом, побыв врагами, стали возлюбленными. Я, однако, предпочел истолковать его слова в настоящем времени: вырастил когти и запустил их в текучее пространство, составлявшее его плоть.

– Подумай о том, что он с тобой сделал, – сказал я, то выпуская когти, то убирая. Я не мог причинить ему боль. И не стал бы причинять, даже если бы мог. Есть множество иных способов передать разочарование и обиду. – С нами сделал! Наха, я знаю, ты изменишься, ты должен меняться, но не в этом же отношении! Зачем возвращаться к былому?

– К какому именно былому?

Это заставило меня в замешательстве умолкнуть, он же вздохнул и перекатился на спину, принимая облик, распространяющий собственное бессловесное послание: белая кожа, черные глаза и никаких чувств. Как маска. Та самая, что он носил перед Арамери во времена нашего рабства.

– Минувшее – минуло, – сказал он. – Смертный облик побудил меня цепляться за него, хотя это против моей природы и это мне повредило. Чтобы вернуться к себе самому, я должен отринуть минувшее. Когда-то Итемпас был моим врагом, и я не слишком тоскую по тем временам. И вот еще в чем правда, Сиэй, правда, которую нельзя отрицать: у нас никого нет, кроме друг друга. Он, я и Йейнэ.

Выслушав это, я съежился и с несчастным видом уставился на него. Конечно же, он был прав. Я не имел никакого права просить его заново пережить невыносимые муки одиночества, которые он перенес во времена до появления Итемпаса. Да и не пойдет он на это, ведь у него была Йейнэ, и их любовь сама по себе могущественная сущность, но и их с Итемпасом любовь была когда-то могущественной. А уж когда все Трое были вместе… Какие, спрашивается, претензии могли быть у меня, никогда даже не знавшего подобной полноты чувств?

«Он никогда не будет один, – свирепо нашептывал голосок в самых потаенных глубинах моего сердца. – У него всегда буду я!»

Но я слишком хорошо знал, как немного младший бог мог предложить старшему…

Холодные белые пальцы коснулись моей щеки, подбородка, потом груди.

– Тебе не полагалось бы из-за этого так волноваться, – сказал Нахадот. – Что произошло?

Я неудержимо расплакался от бессилия:

– Если бы я знал…

– Тихо, маленький, тихо. – Нахадот принял женский облик, зная, что в некоторых случаях я предпочитал общение с женщинами. Приподнявшись, она села, устроила меня у себя на коленях и прижимала к плечу, пока я всхлипывал и судорожно икал. Я почти немедленно ощутил прилив сил – и она, конечно же, знала, что так оно и будет, – а потом приступ миновал, и, отдав должное природе, я глубоко перевел дух.

– Не знаю, – повторил я, уже успокоившись. – Теперь вообще все как-то неправильно. Не понимаю, что это за чувство, но оно уже некоторое время беспокоит меня. Не разберусь, что к чему…

– Итемпас тут ни при чем, – нахмурилась она.

– Ни при чем. – Я неохотно оторвал голову от мягкой груди и потянулся дотронуться до ее лица, приобретшего более округлые черты. – Что-то меняется во мне самом, Наха. Моя душа как будто в тисках, и они медленно сжимаются, но я не понимаю, кто ими управляет и как мне из них вывернуться. Я могу скоро сломаться…

Наха свел брови и начал постепенное возвращение к мужскому облику. Это было своего рода предупреждение: она была не так скора на гнев, как он. Также следовало помнить, что последнее время Нахадот чаще всего представал в облике мужчины.

– Раз так, значит должна быть и причина. – В его глазах блеснуло внезапное подозрение. – Ты возвращался в царство смертных. Ты посещал Небо.

Проклятье. Все мы, Энефадэ, оставались чувствительны к запаху этого места. Несомненно, у меня на пороге вот-вот объявится Чжаккарн и потребует объяснить, какое безумие меня обуяло!

– И это здесь тоже ни при чем, – сказал я, хмурясь при мысли о его родительских чувствах. – Я всего лишь ходил поиграть кое с кем из детей смертных.

– С детьми Арамери!

О боги! Луны меркли одна за другой, а блестящая галька начала угрожающе рокотать. В воздухе разлился запах льда, приправленный острой ноткой темной материи. И где, спрашивается, Йейнэ, когда она мне так нужна? Она всегда так здорово умела смирить его гнев…

– Да, Наха, – признал я. – И они были бессильны причинить мне вред или приказать, как прежде. И я ощутил неправильность еще до того, как отправился туда. – Кстати, именно по этой причине я последовал за Йейнэ: я был обеспокоен и зол и искал, чем бы оправдать то и другое. – Это были всего лишь дети!

Его глаза превратились в две черные дыры, и я вдруг по-настоящему испугался.

– Ты их любишь!

Я замер, гадая, что было худшим богохульством: любовь Йейнэ к Итемпасу или моя любовь к нашим рабовладельцам?

Я напомнил себе, что за всю мою соизмеримую с вечностью жизнь он ни разу не причинил мне боли. По крайней мере, намеренно.

– Они всего лишь дети, Наха, – тихо повторил я, тем не менее не в силах отречься от его слов: «Ты их любишь». Не потому ли я раздумал убивать Шахар, нарушив тем самым правила собственной игры? Я пристыженно опустил голову. – Мне так жаль…

Настало очень долгое и очень пугающее мгновение, однако потом он вздохнул:

– Есть вещи неизбежные…

В его голосе прозвучало такое разочарование, что у меня сердце оборвалось.

– Я…

Я снова икнул и на мгновение возненавидел себя за то, что был богом детей.

– Тихо, тихо. Довольно слез. – Негромко вздохнув, он поднялся, без усилия держа меня на руке, у плеча. – Я хотел бы кое-что знать.