Сказки зимнего перекрестка - Наталия Ипатова Страница 10

— Нет, монсеньор, — огорошила его дочь. — Благодарю вас за то, что не позволили моим посулам развеяться ветром, однако прошу вашего позволения принять участие в разгадке тайны моими методами.

— То есть? — Герцог сдвинул брови.

— Вытянуть из Марка то, что он и сам о себе не знает. Мне нужен умный человек, способный держать Марка в поле зрения, разбираться в том, о чем сама я не имею понятия, делать выводы, делиться ими со мной и подчиняться моей воле.

— Кого же ты удостоишь такой чести?

— Вы не могли бы обязать этим Власера, монсеньор?

— Хм. Обязать-то его, разумеется, можно. Насколько, однако, он будет добросовестен? Сказать по правде, я не вижу в твоей затее особого смысла.

— Власер — опытный, много повидавший солдат, а если у Марка и осталось что от прошлой жизни, то это — память тела. По тому, к какому оружию привычна его рука, какие боевые приемы он использует, обычаи каких стран вошли в его кровь, командир вашей дружины может хотя бы приблизительно очертить географическую область, где стоит поискать корни Марка. Это все-таки не весь мир. Навряд ли я потребую от него больше, чем он в состоянии исполнить, поскольку он так и так уделяет новичкам больше внимания. Я прошу только, отец, чтобы Власер не пренебрег моей просьбой как девичьей дурью. Едва ли он воспримет меня всерьез.

— Ладно, я велю ему тебя слушаться. А теперь ступай спать. И ты, и я пережили тяжкий день.

Она поцеловала отцу руку и выскользнула за дверь.

— Эй! — сказал отец ей вслед, пока она боролась с тяжестью двери. — Кем бы ни был тот парень, я ему сочувствую. Ты ощутила его в своей власти.

Вся в глубоких раздумьях, Агнес оттянула тяжелую дверь девичьей спальни и протиснулась внутрь.

— Эй! — окликнула ее Изабель. — Сегодня ты будешь спать на животе?

Старшая красавица сестра в тонкой сорочке возлежала поверх зимнего мехового одеяла, на волне золотых кудрей (из всех одна Агнес вороной мастью пошла в отца), выставив на обозрение и зависть худые удлиненные породистые ступни и изгибаясь под тонким батистом, как Клеопатра на ложе любви.

Впрочем, Агнес подозревала, что Изабель о Клеопатре знает не больше, чем о движениях небесных сфер. Старшая сестра занимала привилегированное место под самым боком жарко натопленной изразцовой печки, так что ей вольно было нежиться чуть не нагишом.

— Нет, — ответила она. — Не надейся.

И прошла к своей кровати, стоявшей под самым окном. Быстро, не зовя служанку, разделась, нырнула под толстую, крытую алым сукном овчину, свернулась там уютным медведиком, подтянув колени к груди и обхватив ладонями заледеневшие ступни. Из всех сестер лишь Изабель да Агнес спали в одиночку: старшая — в силу привилегированного положения, а младшая — потому, что ее соседке досталось бы слишком мало места. По той же причине ей не приходилось донашивать за старшими платья. Прелести перетягивания одеяла, внезапных тычков под ребра, тяжелого дыхания в лицо, таким образом, ее миновали, и хотя она охотно пошла бы на все эти неудобства, лишь бы быть как все, а лучше — как Изабель, сестры имели на сей счет иное мнение, а потому мелкие стычки, злобные выпады и прочие докуки по поводу незаслуженных привилегий разочаровали Агнес в женском обществе. Она не обладала изощренным умением Изабель ставить завистниц на место и наслаждаться чужим бессильным бешенством, а потому просто старалась держаться в отдалении и в тени.

Золотистый свет бронзовой лампы, стоявшей у изголовья Изабель, не достигал окна, и Агнес, блестя бусинами карих глаз из-под натянутого на самый нос одеяла, не вмешиваясь, прислушивалась к общему разговору.

Толковали об инкубах. Сладостно жуткие байки, столь уместные в гадючнике из шести созревших девственниц. Две служанки, примостившиеся у дверей с вышиванием, пока не погашен свет, разносили заразу, снабжая невинных дев сведениями о том, что им до свадьбы полагалось знать только в общих чертах. И в самом деле, если ты в сочельник садишься к зеркалу со свечами, кладешь колечко в чашу и вешаешь гребень к изголовью, как не поверить, что меж землей и небом мятутся духи, неистово вожделеющие к твоему девству. Ни каменные стены им не преграда, ни недреманная стража у ложа. Они возникают из вечерней игры светотени, ткутся из лунных лучей, из беззвучной тьмы, что скопилась в углах, когда погашены свечи, из сквозняков, шевелящих складки портьер, и принимают облик прекрасных юношей. Невидимые ни для кого, кроме тебя, они склоняются к твоему плечу и голосом твоей томимой плоти выдыхают строки мессира Гийома. И где-то там, под тонким слоем вполне христианского отвращения и страха таится робкое, но отчаянное желание: чтобы спустился вот так, чтобы по любви…

Однако ни одна история об инкубах не кончалась иначе: добившись от девы желанной близости, инкуб исчезал навеки, оставляя по себе весьма материальные последствия. Непорочные девы беременели, рожали, после их запирали в монастырь, отродье дьявола топили, сжигали или же побивали камнями, и Агнес предположила, что бестелесный дух весьма удобен в том смысле, что на него можно взвалить любую ответственность — от него не убудет.

Она лежала и все думала об этом, даже когда служанки погасили лампу и скрылись, затворив за собой дубовую дверь. Караулить дев по ночам не было нужды: все они преуспели в искусстве доноса, и пока спали вместе, ни за что не укрыли бы греха одной из них.

Когда говорки, смешки и перебранки стихли во тьме, сменившись сонным дыханием, Агнес тяжко вздохнула и повернулась на другой бок. Блаженное тепло бежало по жилочкам, пальчики ожили и приобрели гибкость, Агнес высунула нос наружу. Лениво пошевеливая пальцами ног, поглаживая ими мягкую и ветхую от многих стирок льняную простынь, Агнес нежила на перине разбитое приключениями тело. Теперь, когда все крепко уснули, ночь принадлежала одной лишь ей.

Жарко. Душно в тесной каменной спальне, наглухо зашторенной и натопленной сверх всякой меры. Некоторое время Агнес терпеливо выжидала, убеждаясь, что ей не помешают те, кто считал духоту залогом здоровья. Потом выпростала из-под одеяла пухленькую ручку, голубовато-белую в едва до нее достающем свете единственной оставленной на ночь свечи, наравне со спящими пожиравшей пригодный для дыхания воздух. Ручка протянулась к тяжелой, сплошь покрытой замысловатой вышивкой оконной шторе, пошевелила ее массивные складки. Холодный воздух и лунный свет водопадом обрушились в образовавшуюся щель. Быть может, по причине природной непоседливости и живости ума Агнес засыпала позже старших девиц д’Орбуа, а потому никто из ярых противниц сквозняков не бывал в состоянии воспрепятствовать ей.

Там, на улице, похолодало, и в голубом воздухе сыпался первый снег. Агнес перевернулась на живот и подперла кулачком кудрявую голову. Ах, эта ночь! Глупые разговоры растревожили ее воображение. Стеклянные ангелы, звеня, прорывались сквозь снегопад, торопясь кому-то на выручку или спеша с благой вестью, а выше их торных путей скользили златые ладьи с влюбленными духами. Звездам не виселось спокойно, они вибрировали на своих местах и позванивали как крохотные колокольчики.