Медведица, или легенда о Черном Янгаре - Карина Демина Страница 10

Свадьба, говорят… многое говорят, а где правда — я не знаю.

Свадьба.

Четыре дня пути. И свадебный поезд роскошен.

Громогласные глашатаи криком и ревом труб возвещают о его приближении. И три дюжины отборной отцовской стражи берегут покой невесты. Ползут за возком повозки, доверху солью груженые, сундуками, в которых и серебряные бруски, и золотой песок, и меха, и наряды…

Ерхо Ину спешит показать: ничего не жаль ему для любимой дочери.

Достойно войдет она в мужнин дом.

Возок плывет мягко. Покачивается, убаюкивая. И двери его заперты снаружи. А я, завернувшись в плащ с лисьим подбоем, улыбаются собственным мыслям, безумным, как и подобает тем, которые милы Кеннике.

Сколько раз мечтала я прокатиться на этом возке?

Примерить нарядные сапожки?

И платье, пусть бы самое плохонькое из тех, которые носила моя сестрица?

Сколько раз представляла на своих руках ее перстни и даже ощущала тяжесть браслетов.

И вправду тяжелы, что оковы, рук не поднять…

Вскидываю, но не слышу радостного звона, который был в тех моих мечтах. Трогаю пальцами монеты ожерелья, пересчитываю, но никак не сосчитаю.

Скоро уже, Аану, скоро…

Скрипят колеса, давят сухие придорожные травы, оставляют на песке след, который вскоре затеряется среди других следов. Сотрут его подковы, затопчут сапоги стражи. И отцовская нога печатью запечатает. Ерхо Ину, как и положено обычаем, сам возглавил поезд. Стоит выглянуть в окно, прозрачным стеклом забранное, и увижу его спину, и алый плащ, стекающий с плеча, и руку, что лежит на поясе, расшитом серебряными бляхами.

И плеть в руке…

Но будущего я страшусь сильнее, чем плети.

Беги, Аану…

Куда?

Куда глаза глядят. Дождись ночи, выскользни тенью, как делала уже, пусть бы и в Лисьем логе. Что стоит раствориться тени среди иных теней? Их множество в лесу.

Беги… быстро беги. От отца.

От братьев, которые кинутся по следу, даром, что стерегут тебя так, будто ты и в самом деле любимая сестрица… они даже стали добры. Им пришлась по нраву отцовская затея.

Сбегу.

Я давала себе слово каждый вечер, но поезд останавливался, и мой возок окружали костры, а лес, такой близкий, уже не казался надежным прибежищем. Напротив, разум твердил иное.

Куда бежать, Аану?

От кого?

От отца? От родичей? От будущего мужа?

Ты еще не видела его, а уже дрожишь, будто бы вовсе нет в тебе крови Ину.

Да и кем будешь ты там, в большом мире, который и видела-то издали. Разве сумеешь выжить одна? Или же сгинешь в лесу, в том самом, который мнишь спасением? Там звери.

А за лесом — люди.

И будут ли они добры к безродной чужачке?

Я отступала.

Быть покорной дочерью? Что может быть проще? Я ведь привыкла… и братья, в первые дни пути не отходившие от меня ни на шаг — видно, чуяли мое настроение — поутратили прежнее рвение. Теперь меня оставляли одну, пусть бы и ненадолго. И это одиночество само по себе было подарком.

В какой-то момент я и вовсе смирилась.

Янгар… меня не убьет, побоится вызвать гнев богов, разорвать свежесотворенную нить. А остальное… стоит ли печалиться о том, что еще не случилось?

Мы остановились в дне пути от усадьбы Янгхаара Каапо. И старший из братьев, красавец Олли, отправился к жениху с серебряной шкатулкой, в которой лежал крупный алмаз.

Я знала, что Янгхаар, или хвастаясь собственным богатством, или желая замириться с отцом, показывая, что не столь уж никчемен, прислал в дар невесте огненный лал, величиной с перепелиное яйцо. И что камень этот был цвета крови, чистоты необыкновенной… ни за одной невестой не давали подобного дара.

Я видела этот камень.

Держала на ладони, любуясь, не смея коснуться. Отец же, которому мое восхищение пришлось не по нраву, подхватил лал двумя пальцами, поднял над головой. И камень, поймав солнечный луч, полыхнул гневно.

— Выбрось, — велел отец и, словно опасаясь, что я не подчинюсь этому приказу, сам подошел к окну…

…а после велел принести ларец с камнями и долго, придирчиво выбирал достойный.

Ерхо Ину знал, как оскорбить подарком.

И сейчас, глядя вслед Олли, усмехался да бороду поглаживал.

— Завтра, — Тридуба, наконец, соизволил заговорить со мной. Он сидел на коне, подпирая рукой бок, и знакомая плеть ласкала конскую шкуру. Жеребец прял ушами, косил на плеть, на меня, грыз удила и клочья белой пены падали на траву. — Завтра ты станешь женой этого пса…

Отец бросил поводья конюшему и спешился, не дожидаясь, пока скамеечку поднесут.

— Идем.

У его шатра костер горел ярко. И слуга тотчас подал чашу с горячим медом, которую отец осушил одним глотком. Он вытер усы, крякнул и, глянув на небо, повторил:

— Уже завтра…

Под пологом его шатра царил сумрак, с которым не справлялись восковые свечи.

— Помоги, — он повернулся ко мне и молча стоял, пока я боролась с фибулой. Застежка была тугой, а пальцы неуклюжими. Но в кои-то веки отец не проявлял недовольства моей медлительностью. Но вот что-то щелкнуло, и золотой медведь выпустил плотную ткань. Я успела подхватить плащ прежде, чем он коснулся ковра.

— Туда положи, — отец указал на легкий дорожный сундук. — И сядь. Слушай.

Он смерил меня внимательным взглядом, упер рукоять плети в широкий свой подбородок, и стало казаться, что из темной его бороды выглядывает гадючий хвост. Я не смела отвести взгляд. Отец вертел рукоять, ременный хвост шевелился, и гадюка грозилась выпасть из волосяного гнезда бороды.

— Завтра ты войдешь в храм. Я хорошо заплатил жрицам. Обряд будет проведен по всем правилам, — Ерхо Ину говорил медленно, выверяя каждое слово. — Он и вправду получит мою дочь…

— Да, отец.

Мой ответ не требовался. Но молчание его разозлило бы.

— Вы проведете вместе ночь. А утром…

…утром Черный Янгар узнает, что ему подсунули не ту невесту. Вот только разорвать узы, наложенные жрицами Кеннике, будет невозможно.

— Утром ты передашь ему, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.

Для чего?

Янгхаар Каапо и так будет вне себя от гнева…

— Передашь, — рукоять плети уперлась в шею. — Ты ведь послушная дочь. И все сделаешь правильно.

Его улыбка была такой ласковой, что я кивнула.

Передам… возможно.

Если доживу до утра.