Загробные миры - Скотт Вестерфельд Страница 10

– Ты думаешь, что мне понравится нарядное платье из семьдесят девятого года? – Ниша громко засмеялась, и даже Дарси не удержалась от улыбки.

– Цыц, дитя! – Мать расстегнула молнию чехла и вытащила платье на плечиках. Оно оказалось классическим, коротким и черным. Совершенство в своем роде.

Дарси изумленно смотрела, ни в чем не признаваясь.

– Что думаешь? – Глаза матери сияли.

– А у меня действительно намечается вечеринка.

Парамедики завернули меня в блестящую серебристую пленку, напоминавшую невесомые одеяла, которые отец когда-то брал в туристические походы. Врачи присели, чтобы защитить меня от ветра, и один из них дал мне в руки горячий термос.

Но я не могла унять дрожь. Слишком глубоко проник холод.

Губы потрескались, мышцы ослабели. Я совершенно не чувствовала ног. При попытке заговорить получался только сухой хрип. Глаза слезились от едкого слезоточивого газа.

Сколько я пролежала в этом морге на тротуаре?

Одна женщина-парамедик что-то кричала в рацию, прикрепленную к вороту ее куртки, вторая застегивала у меня на руке манжетку, чтобы измерить кровяное давление. Когда та начала наполняться воздухом, я подумала, что давление разорвет меня на осколки, до того я заледенела.

Рядом с визгом затормозила «Скорая помощь». Задняя дверь открылась, и каталка ударилась о мостовую, подпрыгивая на грязно-белых прорезиненных колесах.

Меня кто-то спросил:

– Можете лечь на спину?

Я повернула голову, скрючившись в позе зародыша. Мышцы до сих пор не оттаяли.

– Сорок на сорок, – сказала парамедик, которая измеряла кровяное давление. Покачав головой, она начала опять накачивать манжетку. – Приготовить укол адреналина.

Я попыталась отказаться. Внутри теплело, и тело возвращалось к жизни.

На счет «три» парамедики подняли меня на каталку. На мгновенье мир завертелся, а потом я оказалась внутри машины, где были и другие врачи. Она была тесной и покачивалась, когда мы мчались из аэропорта. В ослепительном свете поблескивала длинная игла, похожая на пестик для колки льда.

Кто-то произнес:

– В сердце.

Они содрали с меня полиэтиленовые одеяла. Чьи-то ладони схватили меня за запястья, разводя руки. Я попыталась свернуться клубком, чтобы защититься. Теперь тело согрелось полностью, стремительно оживая. Губы все еще горели там, где их поцеловал Ямараджа. Мне не нужен их шприц – он точно застрянет у меня в груди!

Но врачи оказались сильнее и заставили меня лечь плашмя. Кто-то расстегнул на мне худи, и металлические ножницы разрезали мою футболку. Над обнаженной грудью занесся кулак, сжимающий острую иглу, напоминающую кинжал.

– Постойте!!! – по сердцу хлопнула рука в резиновой перчатке. – У нее девяносто!

– После сорока?

– Не прикасайтесь ко мне, – сумела прошептать я.

На миг три парамедика буквально онемели. Я услышала выдох, с которым сдувалась манжетка для измерения кровяного давления, и почувствовала, как в моей руке пульсирует кровь.

– Шестьдесят на девяносто, – добавила женщина. – Ты в состоянии меня понимать?

Я кивнула и попыталась заговорить снова. Она наклонилась ближе, чтобы расслышать.

– Который час? – выдавила я.

Она, хмурясь, отодвинулась от меня, однако ответила:

– Чуть больше двух часов ночи.

– Благодарю вас, – проговорила я и закрыла глаза.

Значит, с начала нападения прошло два часа. Сколько я пробыла в загробном мире? Минут двадцать? Должно быть, остальное время я валялась в том наспех устроенном морге и замерзала.

Куда сильнее всего увиденного и услышанного меня заставило поверить в загробный мир возвращение к жизни. В кожу впитался чужой потусторонний запах. Перед мысленным взором четко представал Ямараджа, а на губах до сих пор не исчез вкус его поцелуя.

По пути в больницу один из парамедиков постоянно извинялся передо мной. На меня снизошло умиротворение, зато он, судя по голосу, был потрясен.

– За что вы извиняетесь? – наконец прокаркала я. Во рту было очень сухо.

– Тебя назвал именно я, – произнес он.

Я недоуменно взглянула на него.

– Именно я не находил у тебя пульса. Голова, в целом, выглядела неплохо, но ты совсем не дышала, зрачки не реагировали на свет. Ты казалась ледяной! – Его голос задрожал. – Ты выглядела чересчур юной для инфаркта, но я подумал, что, наверное, ты отключилась, когда лежала на спине, а слезоточивый газ вызвал рвоту и…

Я поняла. Это он объявил меня мертвой.

– Где вы меня нашли?

Он моргнул.

– В аэропорту, вместе с другими телами. Мы посчитали тебя покойницей.

– Ничего, – утешила я его, – думаю, вы не ошиблись.

Парамедик в ужасе кивнул. То ли он решил, что я собираюсь его засудить, то ли боялся, что теперь у него отберут лицензию.

А может, он мне поверил.

В больнице среди выстроившихся шеренгами кроватей полчище врачей и интернов ожидало нашествия раненых. Однако вскоре ситуация прояснилась: в аэропорту выжила только я одна.

Когда меня вкатили в смотровую, я уже могла сидеть. Кровяное давление и температура тела нормализовались, пульс угомонился, синюшный оттенок переохлаждения исчез.

Меня продолжали сотрясать волны озноба, но, наложив мне на лоб шесть стежков, врач объявил, что я не нуждаюсь ни в чем, кроме жидкости. То, как слабо подействовал на меня слезоточивый газ, озадачило доктора сильнее всего. У меня не было никаких травм – лишь воспаление на щеке, где ее каким-то странным образом обожгла та единственная слезинка.

Парамедик, который объявил меня мертвой, принес мне чашку горячей воды с лимоном. Затем раздался звонок о том, что в больницу везут жертв несчастного случая, и меня на несколько минут оставили в покое. Предполагаю, что это была авария на дороге, не связанная с нападением в аэропорту, однако после сообщения, раздавшегося по громкой связи, персонал пришел в полную боевую готовность. Мимо моей палаты заспешили люди в хирургических костюмах.

Щурясь от окружающей меня стерильной белизны, я дула на горячую воду, которая плескалась в чашке. Здесь, в реальности, было столько шума, хаоса, суеты. Одноразовая простыня на кровати шелестела. Черное пластиковое устройство, закрепленное на кончике пальца, передавало жизненные показатели на экран, где пульсировали разноцветные огни.

Ко мне подкрадывалось изнеможение, но я слишком устала, чтобы уснуть. Кроме того, я, вероятно, скатилась бы на пол с узкой койки, застеленной скользкой бумажной простыней.

Мне хотелось знать, позвонил ли кто-нибудь маме. Должен же кто-то сказать ей, что я жива. Но пока еще у меня даже не спросили мое полное имя.