Сердце ворона  - Анастасия Логинова Страница 10

– Жак – это ваша собачка? – порывисто спросила Лара – ей отчего-то расхотелось, чтобы Дана уходила.

А та вспыхнула, будто ее оскорбили:

– Жак – это мой жених! Господин Джейкоб Харди.

Потом еще раз бросила взгляд на альбом и вышла за дверь.

А Лара, прижав тот альбом к сердцу, отругала себя за недогадливость. Господин Харди – жених Даны?.. Следовало бы понять это раньше: ведь те, кто заселился ночью, сняли три номера. Для отца, дочери и ее жениха, как теперь стало очевидно.

Но Лара все еще была растеряна и озадачена, потому как ей показалось – всего лишь на мгновение и, как теперь уж очевидно, что ошибочно… и все же Лара была уверена еще минуту назад, что господин Харди проявил к ней интерес.

Теперь же, узнав все обстоятельства, она чувствовала досаду – и не могла найти причину ее…

* * *

Перед мамой-Юлей отчитаться удалось на удивление быстро. Никаких уточняющих вопросов: матушка лишь хмурилась и с каждым Лариным словом становилась все мрачнее. Отчего? Лара расспрашивать не решилась.

Чувствуя, что задыхается в своей уютной девичьей комнатке, Лара захотела сбежать отсюда тотчас – куда угодно! Хоть и станет ее мама-Юля ругать, но то после. Она спешно переоделась в любимое ситцевое платье и опрометью, даже не предупредив никого, помчалась через персиковый сад к калитке, что вела на узкую извилистую тропку – к морю.

Море, шелестя бархатной пеной о прибрежный ракушечник, ласкало горящие после бега ступни Лары. Она постояла немного, привыкая к его прохладе, а потом стянула через голову ситцевое свое платье – бросила не глядя за спину и осталась в нижней рубахе, едва прикрывающей колени. Сделала несколько шагов, оттолкнулась и с головою бросилась холодные воды, чувствуя, как заходится от восторга сердце. В такие минуты ничего не существовало для Лары кроме нее самой и всемогущей стихии, которая с легкостью могла поглотить Лару, не оставив и следа, но отчего не делала этого. Позволяла быть с собою на равных. Играла, может?

Непременно она вспоминала тогда Русалочку датского сказочника Андерсена, и нет-нет, да и мелькало в ее мыслях, что, ежели был бы у нее рыбий хвост, Лара уплыла бы далеко-далеко отсюда. Впрочем, она не успевала и закончить мысль, как одергивала себя. Ей ведь и здесь неплохо живется, к чему же куда-то плыть или ехать?

И все-таки с каждым новым днем заходя в воду, она старалась заплыть чуть дальше, чем вчера. Как будто желая поглядеть, что же там, за той длинной насыпью, где кончаются владения мамы-Юли? Заплыть за насыпь было невозможно: на карте Лара видела, что тянется она на несколько верст, а за ней уж открытое море. И все-таки, все-таки…

На берег Лара не оглядывалась и никогда не боялась, что ее кто-то увидит: это все еще была территория пансионата, и чужих здесь не могло быть просто по определению. Сторож бы не пустил. Постояльцы отдыхали на главном пляже, где ракушечник, дабы не колоть их нежные ступни, был засыпан морским песком; где специально построили беседку, дабы защитить их кожу от солнца, и где расставили шезлонги, дабы не утомились они стоять на жаре. И море там было значительно мельче – приезжие редко умели толком плавать и отчаянно боялись утонуть. Если вообще заходили в воду. В Ларину бухточку, облюбованную ею еще в детстве, они не пошли бы даже если б она их калачом манила.

Лара не сразу поняла, что сегодня она забралась дальше, чем обычно – намного дальше. А вода в июне ледяная, толком не прогретая. Едва Лара прекратила грести, чтобы отдышаться, тотчас кожа ее покрылась мурашками. И тихо вокруг. Так тихо, что даже страшно: ни единого звука, кроме сбитого Лариного дыхания да редких всплесков волн.

– Не надо заплывать так далеко… – шепотом сказала она, чтобы хоть немного нарушить эту мертвую тишину. – Мама-Юля узнает – несдобровать тогда. Хотя откуда она узнает?

Но мысль эта внезапно напугала Лару – по-настоящему – взялось откуда-то чувство, что кто-то, быть может, и впрямь мама-Юля, смотрит сейчас на нее.

Она резко обернулась к берегу – никого.

Однако не случайно Лара почувствовала на себе посторонний взгляд: на утесе, что тучей нависает на Лариной бухтою, стоял кто-то и, козырьком приложив руку ко лбу, наблюдал за Ларой. Недолго, впрочем. Отшатнулся и попятился, едва его обнаружили.

Ларе же стало и впрямь не по себе. Настолько, что резвиться в воде уж не было никакого настроения. Позвать на помощь? Так не услышит никто – она за это и любила свою бухту, что нет никогошеньки рядом. Подождать? Да ноги уж сводит от холода – так и потонуть недолго. Все еще с опаской посматривая на утес (не подглядывает ли?), она поплыла к берегу.

И все-таки, едва вышла из воды, скорее оправила прилипшую к телу рубашку, стыдливо скрестила на груди руки и почти бегом добралась до лодочного сарая, примостившегося на самом берегу. Сарай еще при Алексее Ивановиче был ремонтной мастерской для прохудившихся лодок, позже мама-Юля все, что невозможно починить, пустила на дрова или же свезла на свалку, и сейчас здесь стояла, привязанная к брусу, одна-единственная лодка – Ларина. Выкрашенная в лазурно-голубой цвет и хорошо промасленная.

«Ласточка», – было любовно выведено белой краской на борту ее рукою.

Внутри сарая Лариными стараниями теперь было светло и просторно. Посреди, там где побольше света стояла кособокая софа с подушкой и пуховой шалью вместо покрывала, низенький столик с запасом свечей и стопкой книг да журналов, которые Лара все забывала вернуть в дом. А еще здесь хранилась главная Ларина ценность – мольберт, подаренный синьором Марроне, ее учителем. Именно за мольбертом, выставив его на берегу, Лара проводила почти все свое свободно время – как наплавается вдоволь.

Но сейчас мольберт ее не интересовал: не глядя по сторонам, Лара уединилась в затемненном углу и принялась спешно натягивать на мокрую рубаху ситцевое платье. Через пять минут и его можно будет выжимать, но Лара все равно торопилась.

«Трусиха несчастная! – крыла она себя, справляясь с рядом мелких пуговиц на лифе. – Ну и чего ты испугалась? Ни единой живой души здесь нет и быть не может! Даже ребятня с Болота сюда не лазит, потому как у них своя такая же бухта есть – ничуть не хуже…»

Она не закончила мысль, потому что дверной проем лодочного сарая внезапно загородила плечистая мужская фигура. Лара вздрогнула и подняла глаза. И страх ушел сей же миг.

Она не видела его много лет и все же, за миг того, как разглядеть в полутьме лицо, узнала:

– Конни… – на выдохе догадалась Лара.

В мыслях ее успело мелькнуть, что у настоящей барышни тотчас должны подкоситься коленки, и она непременно обязана лишиться чувств. Но Лара полагала себя не барышней, а деревенской девчонкой, простой и искренней. Против воли губы ее растянулись в улыбке, и она радостно взвизгнула:

– Конни!

И, не помня себя, бросилась к нему, с разбегу повиснув на шее:

– Поверить, не могу, что это ты! Как? Откуда?