Попутный ветер - Екатерина Горбунова Страница 10

— Есть, — не услышала иронии Летта.

— Но дядя позаботился о женихе? — проявил проницательность юноша.

Летта кивнула и грустно поглядела вдаль. От неё густо, одуряюще потянуло тревогой и печалью. Перекрывая запах освежёванной туши недоеда и чадящего костра.

— И вы решили убежать, потому что жених стар, глуп и безобразен?

— Нет, — возразила девушка. — Он молод, красив и умён. Это племянник жены моего дяди.

Она устала: от истории, от впечатлений дня, от позднего часа. Олаф чувствовал. И печаль в её голосе казалась оправой для этой усталости.

— Так почему же вы сбежали? — юноше стало очень жаль эту маленькую потерянную беглянку.

— Мной хотят оплатить долги! — она вскинула голову. — Жених — давний дядин кредитор. В последнее время у него самого тяжело со средствами, а возвращать деньги дядя не торопится. Женитьба на мне, равно как и мой отказ, ему очень выгодны — долг вернётся, так или иначе.

— Почему же вам не пришло в голову, что жених может быть влюблён в вас?

— Посмотрите внимательно, — Летта вплотную придвинулась к проводнику. — Я слишком некрасива. Меня нельзя полюбить. Знаете, что сказал дядя, когда увидел меня впервые? Жизнеродящая на ней отдохнула! Если бы не протекция жриц Храма, которые хотели, чтобы все знали, как они справедливы, семья отвергла бы меня!

Вблизи лицо девушки напоминало фарфоровую маску: идеально ровную, матовую, без малейших признаков сосудов и вен под кожей. Даже белые волоски ресниц и бровей казались ненастоящими, приклеенными искусным мастером. Не говоря уже о противоестественно-насыщенном цвете волос. Олафу подумалось, что необычная внешность Летты — не только причуда Жизнеродящей. Тут вмешалось что-то ещё. Белокожие женщины и девушки… Что-то связанное… Но воспоминание мелькнуло и погасло.

И глядя в ее огромные глаза, Олаф сказал:

— Как бы там ни было, жених мог полюбить вас, Летта Валенса. А вы — его. Пусть не сразу. Со временем.

— Нет! Признать меня негодной для замужества — лучший выход! — возразила она жестко, и, видимо, посчитав разговор оконченным, отвернулась к стене.

Концы сошлись. Темьгород. Закрытое гетто ущербного люда. Туда свозили несчастных со всех концов Империи. Иногда под стражей. Делали с ними что-то, отчего те не могли иметь детей, а взамен давали жилье, еду и работу. Считалось, что это — милосердие, жертва во благо Империи. У Олафа имелась своя точка зрения, жаль, что от его мнения мало что зависело. Неужели девушка считает себя настолько уродливой? Бред какой-то!

Олафу захотелось поддержать Летту, но он не знал как. Будь она парнем — хлопнул бы по плечу и посоветовал не брать в голову; подругой — обнял бы; маленьким ребенком — отвлёк бы сказкой. Но для случайной встречной подобрать приём оказалось сложнее.

Он подложил в костёр хвороста и лёг в паре локтей от упрямицы. Думал, что засыпать будет долго, а то и вообще не заснёт… Но напрасно волновался.

Всю ночь ему снилось синее-пресинее небо, лохматящие макушку руки матери и улыбка брата.

Утро ворвалось в пещеру заунывной песней горного ветра. Летта и Олаф проснулись одновременно, будто от толчка, и уставились глаза в глаза, не сообразив сразу, почему лежат так близко. Ночной холод заставил их искать тепло в объятиях друг друга. Сердца стучали в едином ритме. Дыхание взвивалось общим облачком пара. Руки и ноги переплелись, как ветви деревьев.

От аромата девичьего смущения защекотало в ноздрях.

— Извините! — Олаф вскочил на ноги и, чтобы скрыть смущение и покрасневшие щеки, сразу же принялся за работу: деловито свернул шкуру недоеда, собрал оставшийся провиант и затоптал тлеющие угли.

— Не стоит извиняться. Вы не сделали ничего плохого, встречающий проводник Олаф, — произнесла неожиданно Летта. — И с вами надёжно.

Слова прозвучали искренне и очень обрадовали. Олаф оглянулся. Девушка стояла у стены и уже успела заплести тяжелые волосы в косу. Пахла она безграничным доверием.

— Перекусим по дороге, — предложил юноша, перекинув мешок через плечо. — За холмами есть гостевой привал, [2] хорошо бы добраться до него к ночи. И доброго ветра нам в спину!

Воздух снаружи был сух и прохладен. На небе — ни облачка. Даже не верилось, что почти всю ночь шел дождь. Дорога уходила вдаль, огибая гору, в которой камнежорка прогрызла пещеру. Позади оставались поля кислицы, лес и станция Олафа.

— Вы можете ещё вернуться, — едва слышно предложила Летта, подавшись вперёд.

Олаф помотал головой. Прокашлялся.

— Вы тоже. Но ведь не вернётесь? — он знал, что это — риторический вопрос.

Олаф шёл, поглядывая на спутницу. Невольно вспоминались прежние путешествия, случайные попутчики, к которым он даже не успевал привязаться. Юноша боялся впустить их в сердце, потому что потом будет больно расставаться. Образ жизни, на который он однажды обрёк себя, предполагал одиночество. Просто чтобы в случае чего, не раздумывать над тем, что могло бы случиться, не проигрывать вариации поступков и слов, не печалиться о мечтах, которым не суждено сбыться.

О чем думала Летта — он мог лишь гадать. Может быть, она вспоминала дом, родителей, своё детство. Или, напротив, задумывалась о будущем. От неё пахло грустью, тонко и нежно.

Дорога шла вверх и становилась все каменистее. Почти исчезли растения — деревья, кусты, трава. Редкие птицы с пронзительными криками кружили в вышине. Тоскливая, терзающая, глаза местность.

Летта чуть отстала, и Олаф обернулся посмотреть, как у нее дела. Измотанной она не выглядела, разве что слегка запыхалась. Хороший попутчик!

На вершине взгорья молодые люди остановились. Присели прямо на тёплые камни. Позавтракали хлебом с солью, запили нехитрое кушанье закисшим воловком. Гурман бы скривился. Но Олафа и Летту всё устроило.

— Дальше дорога пойдёт на спуск, — предупредил юноша. — Но особо не обольщайтесь, легче путь не станет.

— Ничего страшного, — улыбнулась Летта, встряхивая почти опустевший заплечный мешок. — У меня удобная обувь и опытный проводник, — она демонстративно потопала, словно расшалившийся ребёнок.

Олаф улыбнулся в ответ. Кажется, делать это становится всё привычней. И даже появились ямочки на щёках, наверняка, превращающие его в мальчишку. Странно. Он уже начал надеяться, что научился быть бесстрастным.

Как Олаф ни пугал Летту, спуск все же оказался легче, чем подъем. Дорога уходила вдаль ровно и открыто, вся местность просматривалась, как на ладони. Неудобство доставляли лишь палящее солнце и ветер, оставляющий на зубах скрипучий песок.

Девушка не отставала ни на шаг. Не просилась отдохнуть. Не ныла и не жаловалась. Промокала пот со лба. А потом заметила разлапистый лопоух, оборвала круглые широкие листья и соорудила две шляпы — себе и Олафу. Она отличалась от изнеженных имперских барышень, как горная речка от маленького садового фонтанчика.