Шардик - Ричард Адамс Страница 103

— Я не в том положении, чтобы шутки шутить или торговаться, — сказал Кельдерек. — В котомке только еда и ничего больше. Забери все и дай мне ночлег.

Мужчина поднял котомку, заглянул в нее, кинул обратно Кельдереку и кивнул. Потом повернулся и двинулся в направлении, откуда пришел. Немного погодя он спросил:

— Погони за тобой нет?

— Нет.

Дальше они пошли в молчании. Кельдерека удивило, что спутник не обнаруживает ни тени дружелюбного любопытства, обычно возникающего при встрече с чужаком. Если он и гадал, кто такой Кельдерек, откуда пришел и почему, то спрашивать явно не собирался; и в нем чудилось что-то настолько зловещее и опасное, что сам Кельдерек почел за лучшее воздержаться от вопросов. Должно быть, решил он, подобное поведение при знакомстве принято в этих краях, с позорным прошлым и без всякой надежды на будущее: вежливость обитателей тюрьмы или сумасшедшего дома. Однако какие-то вопросы, видимо, все же допускались, ибо спустя время мужчина отрывисто промолвил:

— Думал, что собираешься делать дальше?

— Пока нет… умереть, полагаю.

Спутник сурово взглянул на него, и Кельдерек понял, что сболтнул глупость. Люди здесь были что затравленные звери, дерущиеся за свою жизнь до последнего издыхания. Все местные жители, как обитатели разбойничьей пещеры, делились на насильников и жертв — в таких краях говорить о смерти, в шутку или всерьез, считалось последним делом. Слишком усталый, чтобы скрыть свое замешательство, Кельдерек промямлил:

— Я пошутил. Есть у меня одна задача, хотя она может показаться тебе странной. Я ищу медведя, который, по слухам, бродит где-то здесь. Если бы мне удалось его найти…

Он осекся, поскольку мужчина, выдвинув вперед подбородок, вдруг в упор уставился на него своими гноящимися глазами со смешанным выражением страха и ярости, какие испытывает человек при столкновении с чем-то неизвестным и непонятным. Однако он не сказал ни слова, и после паузы Кельдерек заикаясь проговорил:

— Это… чистая правда. Я не пытаюсь тебя одурачить…

— Лучше и не пробуй, — последовал ответ. — Выходит, ты не один?

— Один, совсем один.

Мужчина выдернул из-за пояса нож, схватил Кельдерека за запястье и заставил опуститься на колени. Кельдерек испуганно смотрел в склоненное над ним свирепое лицо.

— Так что там насчет медведя? Что у тебя на уме? И что ты знаешь о ней… о той женщине, а?

— Какой еще женщине? Бога ради, я не понимаю, о чем ты!

— Не понимаешь?

Задыхаясь, Кельдерек помотал головой, и через несколько мгновений мужчина отпустил его руку.

— Ладно, тогда пойдем посмотришь… пойдем посмотришь. Только помни: со мной шутки плохи.

Они зашагали дальше. Мужчина по-прежнему сжимал в руке нож, и Кельдерек подумывал дать деру в лес, но в конечном счете так и не решился: он слишком устал, а этот разбойник наверняка бросится за ним в погоню, настигнет в два счета и, скорее всего, убьет. Они перевалили через гряду и спустились по крутому склону к стоячему ручью, затянутому ряской. Среди деревьев здесь плавал тонкий дым. Более или менее расчищенный от растительности участок на берегу был усыпан костями, перьями и прочим мусором. У самой воды стояла кривобокая хибара без трубы, сооруженная из жердей, веток и глины. Вокруг тучами вились мухи. Три или четыре шкуры сушились на веревке; в тесном деревянном загончике на топкой земле жались друг к другу несколько черных птиц — ворон или грачей. Как фальшивое пение оскорбляет слух, так представшая перед ними картина оскорбляла взор, вызывая единственное желание — уничтожить здесь все, чтоб и следа не осталось.

Мужчина снова схватил Кельдерека за запястье и полуповел-полупотащил к лачуге, вход в которую был занавешен пыльными шкурами. Он резко мотнул головой и указал ножом, но Кельдерек, отупевший от усталости, страха и отвращения, не сообразил, что ему велено войти первым. Тогда мужчина взял его за плечо и толкнул вперед, прямо на полог. Кельдерек отодвинул шкуры, просунул внутрь голову, а потом вошел.

Там находилось единственное смрадное помещение с тлеющим очагом в дальнем углу. Слабый свет сочился лишь через занавешенный входной проем да маленькое дымовое отверстие в крыше, но Кельдерек разглядел в полумраке закутанную в плащ фигуру, сидевшую спиной к нему на грубой лавке у очага. Пока он вглядывался, подавшись вперед и чувствуя приставленное к спине острие ножа, человек поднялся на ноги и повернулся к нему лицом. Перед ним стояла тугинда.

До чего же страшно внезапно столкнуться с собственным постыдным деянием из прошлого, совершенным давно, но по-прежнему зримо явленным, как развалины хижины какого-нибудь несчастного бедняка, разрушенной эгоистичным вельможей для своего удобства, или полуразложившееся тельце нежеланного ребенка, выброшенное рекой на берег; до чего же страшно неожиданно встретиться с обвинением, опровергнуть которое не в силах никакая бравада и никакой сколь угодно бойкий язык, — с обвинением не громогласным, но тихим и безгневным, возможно даже бессловесным, выдвинутым не во всеуслышание, но при встрече один на один с обидчиком, совершенно не готовым к мучительному приступу стыда, вины и раскаяния. Биннорийская арфа назвала имя убийцы, и два прелестных младенца ответили своей бессердечной матери из-под стен замка. Известны случаи, когда камни двигались и деревья говорили человеческим голосом. Но ни слова не промолвил призрак Банко. Не многим из нас доводилось прикасаться к трупу убитого человека и видеть разверстые кровоточащие раны, но очень и очень многие, наткнувшись на старые письма в ящике стола, обливались горючими слезами и мысленно молили о прощении, перечитывая их в одиночестве; или изнемогали от презрения к себе, когда из случайно оброненных замечаний вдруг понимали, насколько живо в памяти глубокое горе и разочарование, причиненное ими людям, которые никогда ни словом не упоминали о своих чувствах. Жестоко униженным и оскорбленным, как и призракам, нет необходимости упрекать или принародно обвинять своих обидчиков. Для последних гораздо страшнее их нежданное-негаданное безмолвное появление перед ними в каком-нибудь уединенном месте.

Тугинда стояла у лавки, слегка щурясь от дыма. В первый момент она не узнала Кельдерека, но потом вздрогнула и резко вскинула голову. Судорожно всхлипнув и закусив палец, Кельдерек повернулся и бросился было прочь, но тотчас отлетел назад и упал навзничь от сильного толчка. Мужчина с ножом в руке свирепо смотрел на него сверху вниз, жуя губу и тяжело дыша, словно хищный зверь, возбужденный запахом крови. А ведь для него убийство наверняка еще недавно было и ремеслом, и развлечением, вдруг с ужасом осознал Кельдерек; в его темной голове мысль о насилии висит всегда, точно меч на волоске; при виде чьего-то страха или панического бегства он испытывает такое же безудержное возбуждение, какое охватывает кота при виде удирающей мыши. Это, не иначе, скрывающийся от правосудия душегуб, за чью голову назначено вознаграждение; наемный убийца, который стал не нужен своим хозяевам и сбежал за Врако, пока осведомители не донесли на него властям. Скольких одиноких путников он убил в здешних краях?