Хозяйка Империи - Раймонд Фейст Страница 108

— О королева, видно, сама богиня судьбы привела меня в твою обитель. Ты открыла мне глаза.

Августейшая собеседница помахала лапкой:

— Мы рады это слышать. Остается только сожалеть, что ты проделала такой долгий путь по реке — ведь мы были совсем близко.

У Мары взметнулись брови.

— Ты имеешь в виду ваш общий разум? Значит, я могла точно так же поговорить с королевой улья, что стоит на земле моего нового поместья?

— Ну конечно же.

— А если жизнь забросит меня в дальние края, смогу ли я просить твоего совета через тех чо-джайнов, которые обитают вдали от здешних мест?

— На это наложен запрет.

Мара выпрямилась, томимая неизвестностью.

— Еще один вопрос напоследок, если позволишь. Почему ты заключаешь союз со мной и моими соплеменниками, раз мы стали вашими угнетателями?

Королева слегка откинула голову:

— Нас нельзя назвать угнетенными, госпожа Акома.

— Вас связывает какой-то договор? — со вздохом спросила Мара, не рассчитывая услышать ответ.

— Даже побежденный вправе диктовать свои условия, — туманно пояснила королева.

Мара поднялась с подушек, чтобы слуги начали собирать чайные принадлежности.

— Почему ты решила мне все это рассказать, о королева?

Черные фасеточные глаза сверлили Мару, оберегая секреты чо-джайнов. Потом королева словно в задумчивости заговорила:

— Когда я еще не примкнула к общему разуму, некая молодая королева видела добрую девушку, которая похвалила ее красоту. Из всех твоих соплеменников только ты всегда хотела жить с нами в согласии. Знаю, ты не упускаешь своей выгоды, но при этом у тебя есть особый дар… кажется, люди называют его даром дружбы. Если мой народ когда-нибудь сбросит тяжкое бремя… нам понадобятся такие друзья, как ты, — наделенные умом и смелостью.

Так вот оно что! Неведомый договор лежал на чо-джайнах тяжким бременем. Мара не решилась более испытывать терпение королевы.

— Ты тоже всегда была мне добрым другом, — с поклоном произнесла она. — В моих владениях твоим подданным будут оказываться такие же почести, какие принято оказывать членам моего клана.

Королева благосклонно приняла эти заверения и проводила взглядом удаляющуюся процессию Акомы.

Верный соратник Мары, военачальник и бывший разбойник, Люджан тайком улыбался, вышагивая рядом с паланкином. Он с готовностью отдал бы жизнь за свою госпожу не только потому, что этого требовал долг, но и потому, что был к ней привязан всей душой. Перед лицом смертельной опасности она проявляла несгибаемую силу духа. На ее месте многие цуранские правители давно бросились бы на меч, лишь бы не допустить бесчестья, подобного тому на которое обрекли Мару Всемогущие. Ее недруг, покойный Тасайо Минванаби, некогда самый могущественный человек в Империи, покончил с собой. Однако Мару удерживала отнюдь не трусость, а неистребимая сила воли.

А членам Ассамблеи, думал Люджан, поражаясь собственной дерзости, лучше бы поостеречься. Хотя одним богам известно, как это хрупкое создание будет тягаться с Черными Хламидами.

* * *

Лучи послеполуденного солнца, пробившиеся сквозь ширмы, наискось прочертили паркетный пол. Цветущие лозы акаси напоили воздух пряным ароматом. Мара сидела в комнате родового поместья, служившей ей кабинетом. Изготовленные мастерами чо-джайнами часы мелодично пробили время. Госпожу не отпускали тени прошлого: ей пригрезился первый муж, процарапавший паркет грубыми сандалиями после охоты на сарката; потом этот образ сменил ее брат Ланокота, следом возникла крошка Касума, затем мальчуган, рисующий одному ему понятные картинки, и наконец его отец, рыжеволосый варвар.

Стянутые лентой пергаменты, сложенные в корзину подле письменного стола, ожидали отправки. Посыльный должен был отнести их в гильдию скороходов.

Мара отодвинула тяжелый нож для резки пергамента и перебрала в уме поручения, составленные ею для Джайкена, Инкомо и Кейока, которые остались в приозерной усадьбе. Им предстояло поддерживать дела в порядке во время ее отсутствия, которое грозило затянуться на неопределенный срок. Второй командир легиона — Ирриланди временно поступил в распоряжение Шиндзаваи: ему надлежало быть рядом с Хокану, пока тот укреплял свою власть, преодолевая козни недругов и нарушения союзнических обязательств. Хокану медлил с ответом императору, который предложил ему заменить отца на важном государственном посту. В письме к Маре он признался, что затягивает время, чтобы выявить скрытых врагов.

«Догонди, первый советник моего отца, — писал Хокану, — настоящее сокровище. Его отличает дьявольский ум и особый сардонический юмор. Ему ничего не стоит устранить противника, превратив его в посмешище. На днях он сказал буквально следующее: „Убей врага — сделаешь из него героя; выставь врага на осмеяние — сделаешь из него шута"“.

Губы Мары тронула легкая улыбка, которая, впрочем, тут же исчезла. Конечно, мужу приходилось нелегко, его изо дня в день преследовали своими придирками многочисленные сородичи, снедаемые завистью к его успехам, но, несмотря ни на что, он мог бы поинтересоваться здоровьем дочери. Мара изложила ему план длительного и опасного путешествия, но он даже не обеспокоился, а ведь ребенка еще было рано отрывать от кормилицы.

Она закрыла глаза и отвела со лба влажную прядь, отгоняя воспоминания об огненном дожде, который Миламбер в гневе обрушил на Имперскую арену.

Однако справедливости ради Мара напомнила себе, что Хокану не привык перекладывать на нее свои тревоги, даже если его снедало мучительное беспокойство. Если Мара считает нужным уехать из дому под видом совершения паломничества — так тому и быть, писал он. Действительно, это может обмануть врагов. Анасати скорее всего не один месяц просидят сложа руки, пока их первый советник не вызнает правду. Что же касается членов Ассамблеи — они быстро раскусят задуманный ею маневр, стоит им только догадаться об истинных причинах ее отъезда.

Если Черные Ризы решат ее остановить, все будет кончено. Напрашивался только один выход: им нельзя давать повода для подозрений. Нужно было предусмотреть все до мельчайших подробностей, а это требовало времени.

Мара невольно сжала кулаки. Тут в дверях появился мальчик, недавно назначенный ее посыльным. Ему едва исполнилось десять лет, а он уже побывал и пастухом, и домашним слугой. В новой должности он еще не освоился и мучился от необходимости носить ливрею.

Маре стало его жаль, ей проще было иметь дело с грубыми солдатами, нежели со стеснительным ребенком, — ее собственные сыновья отнюдь не отличались застенчивостью.

— Подойди-ка поближе, Кализо, — сказала Мара.

У мальчугана от ужаса расширились глаза. Боязливо сделав шаг вперед, он споткнулся о край ковра — его подвели жесткие, еще не разношенные сандалии.