Охота на Овечкина - Инна Шаргородская Страница 11

Овечкин растерялся окончательно.

– То есть? А, вы, должно быть, говорите о внутриутробном развитии… помнится, я что-то читал об этом….

Отшельник, откинув голову, от души расхохотался.

– Читать-то ты читал, не сомневаюсь. И еще не сомневаюсь, что, не проследи я за тобой, ты выйдешь из моего дома и прямиком отправишься к Ловчему с Пэком – просить, чтобы тебя пропустили в мир, о котором я тебе рассказал. К саламандрам и феям.

Михаил Анатольевич открыл было рот и тут же закрыл его снова. Он вроде бы совсем еще не думал, что будет делать, когда уйдет отсюда, но, услышав слова отшельника, понял, что именно так и собирался поступить…

– В сказку захотелось, – посмеиваясь, продолжал старик, и Овечкин густо покраснел. – Ну-ну. А говоришь, слабый и трусливый. Я ведь сказал тебе, среди всего прочего, что это опасный мир. Однако ты предпочел этого не услышать.

– Вы меня совсем запутали, отец Григорий, – пролепетал Овечкин, опуская голову.

– Отнюдь! – весело сказал отшельник. – Только ничего не выйдет, сынок. Во-первых, Ловчий с Пэком сейчас злы на тебя и ни за что и никуда не пропустят. А во-вторых, я за тобой прослежу, уж не сомневайся. Вернешься ты отсюда прямехонько в Таврический сад. И дам я тебе адресок одного выученика моего, Аркаши Каверинцева. Скажешь, что ты от меня, и он приютит тебя на первое время. А там видно будет. Пока что ложись, отдохни. До утра всего ничего осталось.

Он легко поднялся с лежанки и взял со стола керосиновую лампу.

– Пойдем, на сеновале тебя устрою.

– Погодите, – сказал обескураженный таким прозаическим окончанием разговора Михаил Анатольевич, с трудом опуская на пол отсиженные ноги. – А что же было до моего рождения?

Отшельник остановился на пороге и бросил на него насмешливый взгляд.

– Много будешь знать, скоро состаришься. Ни к чему тебе пока что это знание. Да ты мне и не поверишь, чего доброго…

– Но вы же знаете, – упрямо сказал Овечкин, уверенный, что так оно и есть. – Кто вы, отец Григорий?

Забыв о мурашках, бегающих по ногам, он, затаив дыхание, всматривался в лицо старика. В неярком свете старинного светильника тот еще более походил на волхва со своими белыми волосами, рассыпавшимися по плечам, орлиным носом и зоркими, пронзительными глазами, в которых Михаил Анатольевич, перестав бояться, отчетливо различал сейчас почти нечеловеческую остроту ума и понимания. Старик казался вышедшим из глубины веков, древним, как сам мир, сновиденным образом, и в то же время был совершенно живым, реальным и близким, пугал и притягивал. И Овечкин, словно под властью чар, не мог отвести от него взгляда.

Прямая линия рта под густыми белыми усами дрогнула и изогнулась в едва заметной улыбке.

– Отшельник я, – сказал отец Григорий, и голос его, доселе тихий и мягкий, обрел звучность и силу. – Монах, ведун. Что ты еще хочешь знать обо мне? Может статься, однажды ты снова найдешь ко мне дорогу. Тогда и поговорим. А нынче – не время. Судьба твоя ищет тебя, и завтра ты отправишься к ней навстречу, ибо медлить нельзя.

Он вдруг засмеялся.

– Не хотел бы я, чтобы все, с кем должна свести тебя судьба, явились сюда за тобою и нарушили мое уединение. Пойдем же! Ночь кончается.

Старик поднял лампу повыше и повернулся к двери. И Михаил Анатольевич, очарованный и какой-то отупевший одновременно, лишь тяжело вздохнул и покорно двинулся за ним следом.

Аркадий Степанович Каверинцев, известный в волшебных кругах под прозвищем Босоногий колдун, был действительно непревзойденным специалистом по параллельным мирам. Он был гений. Еще младенцем умел он передвигать взглядом предметы и сращивать сломанные кости простым наложением рук. Дожди он вызывал играючи и десяти лет отроду вынужден был бежать из дому, опасаясь справедливого гнева односельчан, – один из дождей, вызванный забавы для, оказался вдруг по недоразумению градом и погубил посевы. В Муромских лесах прибился маленький Аркаша к отшельнику-исихасту и обучился в молчании созерцать величие Божье, а заодно открыл и непомерную безграничность собственных возможностей. Далее судьба свела его с неким кудесником, который преподал ему основы магического искусства. Босоногий чумазый отрок в считанные месяцы превзошел этого своего учителя и, обуреваемый жаждою дальнейших знаний, отправился открывать белый свет. Границ между государствами для него не существовало. Он перезнакомился со всеми своими выдающимися современниками – философскими и мистическими умами ХV столетия. Знания их он впитал с той же скоростью, с какою губка впитывает воду. Возвратившись, однако, навестить первого своего учителя, отца Григория, обнаружил, что умнее почему-то не стал…

С чем Босоногий колдун никогда не мог совладать, так это со своим озорным и непоседливым характером. Открыв возможность проникать в параллельные миры, Аркадий Степанович побывал везде, где только мог сохранять свое физическое обличье, а где не мог – путешествовал духом. И везде он чему-то учился, а кое-где и активно участвовал в общественной жизни.

…Так было, к примеру, в Данелойне – теперь он вспомнил. В этом, одном из ближайших к Земле миров он провел несколько лет в качестве придворного мага короля айров. Воистину Данелойн был тогда Яблоневым Садом, изумительно прекрасным маленьким миром, и оба народа его, даморы и айры, превыше всего ценили красоту и поэзию и жили в полном ладу между собою. Кому-нибудь эта земля могла показаться обетованной…

Аркадий Степанович посмотрел на своего неожиданного гостя, безмятежно улыбавшегося во сне, и тяжело вздохнул. Кто мог подумать, что невинные подарки обернутся непоправимым злом? И что теперь можно сделать… либо одарить чем-нибудь и Дамор, либо вовсе изъять талисманы из обращения. Но сначала разыскать и вернуть домой пропавшую принцессу. Маэлиналь… Босоногий колдун напряг память. Кажется, по-данелойнски это означало «первоцвет». Да… женщины этого мира были не менее прекрасны, чем его яблоневые сады…

Уникальный специалист по параллельным мирам еще раз тяжко вздохнул, поднялся из-за стола и, неслышно ступая, удалился в смежную комнату – в свой рабочий кабинет.

* * *

– Антитеза здесь выражена необыкновенно изящно! – с жаром произнес Баламут Доркин и проснулся от звука собственного голоса. Он увидел над собою незнакомый потолок и растерянно сморгнул, не припоминая, как здесь оказался.

– Так-то оно так, мой юный друг, – вздохнул кто-то рядом. – Только толку нам от этого никакого.

Баламут повернул голову на подушке и увидел за столом давешнего старца, который, подперев голову рукой, с самым удрученным видом рассматривал какие-то бумаги. Сердце королевского шута подпрыгнуло и на мгновение провалилось куда-то, потому как разом вспомнилась ему прошедшая ночь, и воспоминания эти были довольно смутными и сопровождались хорошо знакомым и неприятным чувством, что наболтал он много лишнего. Проклятое вино!..

– Доброе утро, почтеннейший, – сказал он тем не менее самым бодрым голосом, на какой только был способен, и откинув одеяло, опустил на пол ноги. Так… и уснул в одежде. Хорош же он вчера был!