Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская Страница 11

— Попович, — велело начальство, — рассчитайтесь.

Пришлось доставать наличность. Мстительно не заплатив ни копейки сверх положенного, я спрятала в сумочку почти пустой кошелек и побежала за Крестовским, даже не подумавшим меня обождать. Семен кликнул извозчика, оказавшегося мне незнакомым, велел везти к городскому погосту.

Дорога длилась три четверти часа, почти все время мы молчали. За городом снег еще не сошел, за полозьями оставались жирные грязные полосы. Как только на горизонте показались кладбищенские кресты, Крестовский повернулся ко мне.

— Ничего странного не заметила?

— Ничего, — вздохнула я. — Потому что приворот любовный, который на тебя цветочница нацепила, дело вполне обычное.

— Чем?

— Известно, — я пожала плечами, — ноготки заточены, под ними зелье, оттого девица за перчатку залезть старалась, и потому ты мне велел за букет платить.

— Умница, — улыбнулся шеф и щелчком отправил на дорогу красного клопа, в виде которого я означенный приворот наблюдала. — Не растеряла хватки.

Обернувшись на возницу, я сказала негромко:

— Если я такая умница, может, о деле мне расскажешь?

В синих глазах читалась жалость, не высокомерная, а вовсе виноватая; чтоб скрыть ее, Семен привлек меня к себе и шепнул:

— Не могу…

Я совсем немножко помедлила, прежде чем отстраниться.

— Ну, нет так нет, ваше превосходительство.

Сани остановились у кладбищенской сторожки, поданную для помощи руку я проигнорировала, спрыгнула с саней сама.

— Блохина за оградой…

— Молчи, — махнул Семен букетом. — Ступай за мной.

Извозчик остался ждать, мы обошли сторожку, увязая в сугробах и хрустя наледью, приблизились к торчащему из снега деревянному кресту.

— Здесь, — сказал чародей уверенно и бросил букет вперед, гвоздичные стебли вонзились в наст как ножи. — Эх, Степан…

— К Давилову он является, — наябедничала я без благоговения, — во снах, просит праха не тревожить.

— Неужели? — удивилось начальство. — К Евсею Харитоновичу?

— Губешкину еще стращает, но ее молчаливо.

— А это уже любопытно. — Крестовский посмотрел на могилу. — Только эти двое?

— Может, еще кто удостоен, мне не сказывали.

— Понятно… Пошли.

— В город?

— Рано. Сперва давай по кладбищу прогуляемся.

Романтичного в прогулке не было ровным счетом ничего. Шеф изображал экскурсанта, ходил от памятника к памятнику, читал выбитые на граните либо мраморе эпитафии, шевеля губами, подсчитывал годы жизни усопших. Горожане и после упокоения находились в соответствии прижизненному своему статусу, мещане лежали отдельно от купцов, последние же еще ранжировались по богатству. Позолоты в гильдейском секторе было столько, что в глазах рябило.

— Любопытно, — проговорила я, заметив в отдалении могильщиков за работой, — отчего священника при них нет. Разве на месте отпевать не положено?

— Положено, — согласился Семен. — Прости, если мои прикосновения тебе теперь неприятны, но будь любезна мне плечо свое предложить.

— Чего?

— Слабость, — объяснил он и тяжело оперся на мое плечо.

Я-то спрашивала о другом, о том, отчего вдруг чародей решил, что мне близость его противна, но решила не настаивать. Крестовский едва шел, но повел, несмотря на слабость, не к саням, а через главные ворота, мимо сторожки обратно к могиле Блохина. За время нашего отсутствия гвоздики вымахали в длину локтей на пять, лианно оплели крест и сменили цвет на иссиня-черный.

— Понятно, — вздохнул Семен, и я заметила блеснувшие в его глазах слезы.

Кое-как загрузившись в сани, даже извозчику пришлось подсоблять шефу, мы поехали в город. Крестовский, не скрываясь, плакал, а я сидела тише мыши и сдерживалась, чтоб самой не разреветься. Таким я шефа не видела никогда.

— С возрастом, Попович, — сказал наконец чародей, — нападает на мужчин нездоровая сентиментальность.

— А нельзя в преклонном тридцатилетием возрасте толику предусмотрительности получить? — хмыкнула я. — Чтоб не скрести силы по донышку, а в казематах пару дней поспать, прежде чем чардеить направо и налево?

— Посплю, — пообещали мне. — Отправлю тебя в столицу и…

«А присмотрит кто? За тобою и за приказом?» — хотелось спросить, но промолчала. Он все уже решил, в Крыжовене меня видеть не желает. От недоверия либо из необходимости простушку-нечародейку от опасности уберечь. После расскажет. И с личными темами я приставать к нему не буду. Не ко времени. В Мокошь-граде расстанемся. Подумаешь, на недельку дольше пострадаю.

Семен уютно дремал на моем плече, и я не отказала себе в удовольствии сунуть нос в его волосы. Мята и ваниль, немножко дубовой коры, чуточку дыма, знакомые все запахи, приятные. Век бы так сидела. За городской заставой я велела извозчику править к богадельне.

— Куда? — переспросил Семен, открыв глаза. — Ах, прощаться.

— Здесь сойду, — предложила я, — а ты в приказ поезжай.

— Даже не надейся от меня избавиться. Было сказано — ни на шаг.

Малышня обступила нас, радостно галдя. Дети в новых нарядных костюмчиках, умытые, причесанные, сытые. Перфектно-то как! Крестовский посмотрел на меня удивленно.

— Геля! — кричал Мишка. — Что за новый фраер?

— Стыдись, отрок Степанов, не фраер, а целое его превосходительство, начальник мой из столицы.

— Чародей? — Костыль сбросил под ноги ворох искорок. — А так могет?

Шеф признался, что не могет, и блаженненький Митька в утешение отдал ему почти не обгрызенный леденец.

— Евангелина Романовна! — Квашнина помахала с вершины лестницы. — В кабинет проходите.

Одарив бывшую мадам Фараонию быстрым взглядом, Семен вернулся к своему леденцу.

— Одна ступай, я здесь подожду.

Беседа наша с директрисой затянулась почти на час, я рассказала о приказных новостях, она о приютских. Мой скорый отъезд Елизавету Афанасьевну удивил и не обрадовал.

— А Грегори наш воин как же? — спросила она шаловливо. — Так и бросишь страдальца?

Посмотрев на свой перстень, я призналась в том, что Волков с арестантами вытворял.

— И что? — удивилась Квашнина. — Его пассию обидели, он отомстил. По-мужски это, по-джентльменски. А то, что не по закону, так и…

Поморщившись от запаха жженого сахара (именно так мне квашнинское чародейсво пахло), я перебила:

— Господин Волков вовсе не заезжий аглицкий стихоплет, а чиновник.

— Что ж, чиновникам и любить нельзя? — Она вперила в меня взгляд, хмыкнула. — То-то, погляжу, тебя примерный чиновник что болонку дрессирует.