Сильные. Книга 2. Черное сердце - Генри Лайон Олди Страница 11

Ага, разогнался! Засунь свою дудку знаешь куда?! И, главное, голос такой доверительный, ласковый. Жуть! Лучше б рычал или ругался! Очень хотелось обложить дядю Сарына грязной бранью, но я смолчал. Надо держать язык за зубами, а ушки на макушке. Вон, шаги. Тяжкие, гулкие. Я отполз вбок, обогнул валун. Тишина. Остановился? Куда он сейчас смотрит?

— Эй, дружок! Э-ге-гей!

То место, где я лежал раньше, оживает. На полтора локтя вверх выстреливают острые жесткие стебли. Костенеют, сохнут, желтеют. Рассыпаются мелкой трухой. Ее подхватывает ветер, уносит прочь. Это было, было! В детстве, на небесах! Я помню: лес встает на дыбы. Руки-стволы, пальцы-ветки, пасть-бурелом. Почки набухают на сухих ветках. Зелень листьев жухнет, скукоживается. Земля идет трещинами. Ручей — кипяток...

Река!

Я обернулся к реке. Так и есть! Серый, подтаявший лед — в изломах трещин. На стремнине реки он громоздится торосами в два человеческих роста высотой. Вокруг торосов зияют полыньи. Жарко бурлит вода, к небу возносятся столбы пара — прямей стволов лиственниц.

Дома, в нашем небесном улусе, беду остановила Умсур — удаганским волшебным кыраром. А мне что делать? Я не шаман, и бубна у меня нет. Вытянуть руку, как Умсур? Приказать: «Стой! Назад!» Приказать-то я могу. Отчего ж не приказать?

Только кто послушается?

— Где ты? В прятки решил поиграть, ворюга?

Ну вот, теперь я ворюга. Дядя Сарын забыл, за кем охотится. Я, значит, и Зайчика украл, и Жаворонка, и вообще я Уот Усутаакы, Огненный Изверг. Убьет он меня, клянусь. Узлом завяжет, наизнанку вывернет. Ладно, помирать, так с музыкой. Эй, дудка! Шибче дуди! Прыгнул я через валун — загляденье! Кэр-буу! И на спину Сарын-тойону — плюх! Правой рукой горло обхватил, левой затылок примял. Он с ног — брык, я сверху. Лежу, давлю. Тычу Первого Человека, праотца племен, мордой в землю. Удовольствие — каюсь! — получаю. Держу, не отпускаю. И дядю Сарына не отпускаю, и Юрюна-боотура. Этого балбеса только отпусти! Свернет он дяде Сарыну шею и не заметит.

— Тихо! Не рыпайся!

А они рыпаются. Ох, и рыпаются!

Лопатки — дыбом. Чьи лопатки? Уперлись мне в ребра. Комки тугих мышц — ходуном. Чьи мышцы? Рев утробный, аж в животе гудит. В чьем животе? В его животе ревет. В моем гудит. Нет, держу. Поди, отдери! Ворочаешься? Встать хочешь? Голову вызволить? Глянуть на своего милого дружка?! На ворюгу?! Держу, давлю. Давлю, держу. Кажется, боотур. Точно, боотур. Назад! Усохни! Пячусь, отступаю. Держу, не отпускаю. Молодец я! Слабак! Жаль, никто не видит. Хорошо, что дядя Сарын не видит.

— Очнись! Усохни!

Кому я кричу? Ему? Себе?!

— Ты не виноват! Не виноват!

Скачу на диком жеребце. Несет. Вот-вот сбросит.

— Я их верну! Усохни, а? Усыхай, балбес!

Дергает. Подкидывает. Нет, дудки. У нас тоже дудки есть.

— Ты ни при чем! Тетя Сабия тебя любит! Я тебя люблю!

Гоп-гоп! Язык прикусил. Получилось: «убью». Ничего, сойдет.

— Мы тебя все любим! Усыхай, старый пень!

Обмяк. Ткнулся носом в грязь.

— Ни-при-чем! Ни-при-чем!

Хрипит загнанной лошадью.

— Я верну их! Ты верни себя, а я — их!

И-и-их! Что это с землей? Вокруг Сарынова лица — дым-дымина. Земля оседает, горит, спекается. Чаша! Он лежит лицом в чаше. Дно черное, стенки черные. Блестят. Мое отражение кривляется. Корчит рожи. Зеркало? Зеркало Козырева?! Надо ослабить хватку.

— Дядя Сарын?

Ты хоть голову приподними, бедолага. Отдышись. Так, хорошо. В глянце — твои черты. Нос, рот, лоб. Твои глаза, Сарын-тойон. Открытые глаза. Две бездны Елю-Чёркёчёх. Вижу. Вижу. Я — тебя. Ты — меня. Пью из чаши полной мерой.

— Возвращайся, ладно?

И упала темнота.

— Ну, ты и дружок! Ох, и дружок...

— Усыхай, дядя Сарын...

— Еще усыхать? Обойдешься!

Тьма блекла, серела. Подергивалась рябью, как гладь озера под дождем. Разошлась клочьями, истаяла. Я заморгал, щурясь от яркого света. На самом деле свет был неярким, просто я смотрел на солнце. Багровое, сердитое, оно клонилось к закату, ободрав бок о лиловые вершины гор. Рядом с солнцем торчал мрачный утес, похожий на человека. Утес шевельнулся, я откатился в сторону, вскочил на ноги — откуда и силы взялись!

— Угомонись! — велел утес. — Опять в драку собрался?

— Это я? Это я — угомонись?!

— Ты, дружок. Кто, если не ты?

— Сам угомонись!

— Я уже...

Глаза? Закрыты! Хвала всем богам, какие у нас есть!

— Зеркало, — буркнул я. — Ты меня зеркалом шарахнул.

И добавил, вспомнив маму:

— Зеркалом Козырева.

— Умник, — дядя Сарын скривился. Казалось, я сунул ему в рот кислющую ягоду и заставил разжевать. — Шарахнуло его! Тебя краем зацепило. Краешком, на излете. Вот меня таки да, шарахнуло! Сам себя приложил. Ну и ты, дружок, помог. Куда ж без тебя?

Кряхтя, он опустился на землю — там, где стоял. Ноги плохо держали Сарын-тойона. Я почесал в затылке и уселся напротив. Вот, сидим. Молчим. Дуемся друг на дружку.

— Ты бы встал с земли, а? — я не выдержал первым. — Простудишься!

— Зато остыну.

— Пошли в дом. Тебя тетя Сабия ждет.

— Дождалась.

Нет, это не дядя Сарын. Это тетя Сабия. Я и не заметил, как она подошла. Вместе с ней пришел Мотылек. Встал надо мной, лизнул в ухо — щекотно! Я заулыбался, похлопал Мотылька по морде. Чудесный у меня конь! Почуял, что хозяину досталось, явился на подмогу. Настоящий друг!

— Спасибо, Юрюн.

Тетя Сабия наклонилась ко мне. Я ждал, что она вслед за Мотыльком лизнет меня в ухо. Нет, вытянула губы трубочкой, чмокнула в висок. Что это с ней?

— Ты ему должен, — она погрозила мужу кулаком. — Ты ему до конца жизни должен. Сам бы ты ни за что не вернулся.

— Ты права, — вздохнул дядя Сарын. — Спасибо, дружок.

Они сели рядышком. Тетя Сабия обняла дядю Сарына за плечи, прижалась щекой. Тихие, печальные — у меня аж в глазах защипало.

— Поеду я, а? Жаворонка вам привезу. И Зайчика.

— Уот, — напомнил дядя Сарын.

— А что Уот? Обычное дело.

— Уот — не дело. И уж точно не обычное. Ты с ним не справишься.

— Это если драться. А я с ним драться не собираюсь. Я его грабить собираюсь, самым подлым образом. Выкраду пленников — и назад во весь дух. Ну как, дело? Обычное?

Да, так и сказал: «выкраду». И не стыдно мне было ни капельки.