Двоедушник - Рута Шейл Страница 11

Мама замолчала, положила руку на сердце. Она и сама невысокая, худенькая. Но не на поэтессу похожа, а на человека, который много и тяжело работает. Одевается во все черное, косметикой не пользуется, волосы стягивает на затылке в старомодный пучок. Поэтому кажется старше, чем есть на самом деле.

Отдышавшись, Ангелина Власовна продолжала:

– Наутро я первым делом в городскую поликлинику бросилась. И узнала, что ребеночек у меня будет… а подруга та моя в ту же ночь, сказали, померла.

Ника всей спиной почувствовала дуновение холода. Как сквозняк из окна, только это был совсем не сквозняк.

– Вот до сих пор иногда думаю, во сне ли ее видела, или она правда приходила ко мне. Перед смертью.

– Так ее Вероникой звали?

– Нет! Говорю же – не спрашивай. Не сдержала я обещания. Не стала живую тебя в честь нее, мертвой, называть. Да и вообще о той истории не вспоминала. До тех пор, пока все это с тобой не началось.

«Все это». Словосочетание, которым они с мамой обозначали несколько лет ада семьи Бородиных. Глянцевую кафельную плитку, белые халаты, таблетки и уколы. «Все это» началось, когда Нике исполнилось семь, и закончилось в десять. Из-за «всего этого» от них ушел папа. Не выдержал того, что его любимая дочь – сумасшедшая и лечится у психиатра.

И страшно кричит по ночам. А утром ничего не может вспомнить.

Это была правда. Ника до сих пор не знала, что именно видела в тех детских снах. Три года, покрытых тайной кошмара. И ни психотерапия, ни гипноз, ни лекарства не могли вытащить ее оттуда.

До тех пор пока мама не начала гадать.

– Камни… – Внезапная догадка взволновала Нику. – Твои камни были с могилы той женщины, верно?

– Да. Поеду завтра. Одним днем обернусь. Только туда и обратно.

Туда – это в Черневский Труд, догадалась Ника. Без камней мама не сможет гадать. Значит, денег у них снова не будет.

На тумбочке в прихожей все еще лежала пачка нерасклеенных листовок. Сквозь целлофановую упаковку с фотоснимка махала рукой и улыбалась Ксюша Лисницкая.

Ника сунула ноги в ботинки, спрятала в карман моток скотча. Заглянула в кухню предупредить маму, и обнаружила, что та до сих пор стоит в той же позе со скрещенными на груди руками.

– Ма-ам, – тихонечко позвала Ника и помахала листовками. – Я ушла! – Никакой реакции. Взгляд в пол, плечи опущены. – Да ладно тебе, ну… Может быть, просто так совпало. При чем тут какое-то имя?

Наконец Ангелина Власовна встрепенулась. Посмотрела на дочь – а сама словно никак не вернется из того дореволюционного дома в военном городке.

– При том, что она хотела жить. Вместе с тобой, вместо тебя. И быть бы тебе сейчас двоедушной. Как тот мальчик, Антон. Кстати, разыщи его! Он может узнать про похищения.

Опять эта тема про души… До чего тяжело жить с человеком, который верит во всякую ересь. Зато теперь понятно, почему мама то и дело вспоминает об этом Антоне.

Совместный бред объединяет.

Плеер включен, наушники в уши, скотч наизготовку. До чего противный звук, когда отдираешь очередной кусок клейкой ленты! Выйдя из подъезда, Ника заглянула в палисадник через решетку ограды. Старушка-соседка до сих пор сидела перед погасшим костерком. Интересно, Любовь Петровна вообще заметила, что они с мамой уже ушли?

Листовки закончились очень быстро. Надо было взять побольше. Клеила рядом с предыдущими двумя сообщениями о пропаже. Елизавета. Настя. И Ксюша.

С чего мама вообще взяла, что Антон может что-то о них выяснить? Мутный парень без определенного места жительства. Антон-двоедушник. Городской сумасшедший. Ни рыба ни мясо. Больно надо его разыскивать.

Любовь Петровна все еще сидела в палисаднике. Ника поднялась в квартиру, заглянула в мамину комнату – темно, телевизор бормочет. Зашла на цыпочках, потихоньку нашарила пульт, выключила. Пусть спит.

Взяв со стола тетрадь с конспектами, Ника с ногами забралась на продавленный диванчик, который переезжал с ними из квартиры в квартиру, начиная с того самого военного городка. Полистала, зевнула – готовиться надо. Вот только глаза закрываются…

Старая ветла скребется в окно засохшими ветками. Тени на стене кривые, но узнаваемые. Оконная рама с форточкой. Кактусы на подоконнике. Подлокотник дивана. А вот та тень, в углу, наискосок от двери – ее собственная, Никина.

Только не совсем. Ника сутулится, а та, что отбрасывает тень, сидит с прямой спиной. И волосы волнистые, длинные. Твоей маме имя мое очень нравилось. Оно могло бы быть твоим. Красивое, редкое. Хочешь, назову?

Но вместо этого взвыла, завизжала неистово, с дивана спрыгнула и метнулась в сторону окна. Сгинула, только крик по-прежнему разрывал тишину почти безлюдного старого дома.

Ника открыла глаза.

Она сидела на полу.

Кричала она сама.

Поначалу я ничего не помнил о себе прежнем. Мои былые привычки, мечты и увлечения были скрыты от меня точно так же, как и лица некогда близких мне людей. Но они ведь должны были быть, верно? с того самого момента, как осознал себя не мертвым, я пытался вытащить из памяти хоть что-то из той, утраченной жизни. Снова и снова ломился в закрытую дверь в собственной голове, за которой, как мне казалось, все еще хранились ответы.

Они и вправду хранились. Просто мне нужен был ключ.

В ту ночь я шатался по городу. К пустой остановке подъехал последний автобус. Конечная. В салоне было всего трое пассажиров, и все вышли здесь.

Я вспомнил ее. Сразу. Как только увидел. Изменилась. Сильно. Но я – еще сильнее. Развернулся и пошел следом. А в середину груди словно кол вогнали. И проворачивают. Так, что дышать трудно. Шел и шел за ней, как привязанный. Кроме нас на улице – никого. Она, наверное, с ночной смены. Я, можно сказать, тоже. Подумал: обернется – решит, что грабитель. Хотя я, скорее, напоминал сбежавшего из детского дома бродяжку. И вызывал не страх, а брезгливость.

Улица обзавелась коттеджами с высокими заборами. Покрылась брусчаткой, засияла фонарями.

Прежней осталась только наша изгородь. Мы с отцом всегда красили ее в зеленый цвет. Сейчас даже следов краски не осталось. Одни почерневшие доски.

Она поставила сумки на землю и завозилась с замком. Я слышал, как позвякивают ключи. Время шло, а дверь не отпиралась.

Связка полетела на землю. Мама закрыла лицо руками.

– Можно я попробую?

Она посмотрела мимо меня. На секунду я испугался, что стал невидимым, как Есми. Подобрал ключи. Руки помнили… Сначала немного вправо. До щелчка. И еще прижать дверь коленом, чтобы легче было провернуть.

Петли скрипят. Двор по ту сторону изгороди завален снегом.

– С-спасибо.