Белорские хроники - Ольга Громыко Страница 11

«Обернись».

Данька как завороженный смотрел в голубые стекленеющие глаза, где двойным отражением шевелилось что-то черное, жуткое, приближающееся.

«Обернись».

Он медленно, словно не своей волей, повернул голову.

Она больше смахивала на громадного клеща, восьмилапого, приплюснутого сверху, с маленькой, наполовину утопленной в теле головой. Поворачивать ее паучихе не было нужды - несколько пар глаз позволяли ей одновременно наблюдать за происходящим слева, справа, впереди и сверху. Не в норе сидела, гадина. Выползла откуда-то из леса, беззвучно, а вовсе не с жучиным потрескиванием, как в Данькиных кошмарах, переставляя суставчатые ноги.

Размышлять было некогда, бежать некуда.

Умный рыцарь никогда бы не подпустил паучиху так близко. Умный ведун нипочем не стал бы рубить ее поперек клацающих жвал, крепостью, остротой и толщиной не уступающих самой лучшей стали. Умный наемник вообще бы не сунулся на ту поляну, и правильно сделал.

Но удача любит дураков. Даже без веревочек.

Меч ведьма заговорила на славу, да и сил у Даньки хватало - как и удесятеряющего их страха. Клинок лунным лучом скользнул в щель между смыкающимися жвалами, врезался во что-то твердое, хрустящее, потом мягкое, брызнувшее желтоватой влагой, дошел до упора и вывернулся из Данькиных рук, оставшись в разваленной паучьей башке.

Осознать, какое великое деяние он только что совершил, парень не успел: закатил глаза и рухнул на землю. Оно и к лучшему: смотреть, как, спотыкаясь, еще полчаса кружит по поляне на подгибающихся лапах издыхающая паучиха, слепо тычась в стволы, ему бы все равно не понравилось.

* * *

Когда Данька осторожно приоткрыл левый глаз, на поляне уже все стихло. Паучиха, поджав лапы к брюху, черным горбом валялась у входа в нору.

Правый глаз парня тоже не разочаровал: подле опрокинутой и распахнутой шкатулки весело искрилась в последних лучах солнца золотая лужица монет.

- Так я чего, победил? - невесть у кого тупо поинтересовался Данька. - Победил, выходит?!

Захотелось прыгать до верхушек дубов, орать от счастья, петлями бегать вокруг деревьев и даже расцеловать в морду давешнего медведя, если подвернется.

- Эгей! Лю-у-уди! Да я же теперь герой! Великий воин, гроза чудовищ! Эй...- Парень осекся. Мужчина, поникнув головой, безжизненно висел в паутине. Выходит, ничего он от Даньки не хотел - лишь предостеречь. А он-то, дурак, еще добренького из себя корчил: «Сейчас, погодь, покуда я золотишка нахапаю...» Одни деньги на уме были, а что есть вещи куда ценнее, только сейчас дошло.

Парень торопливо сунул пальцы в облепившие шею волосы, и, с нарастающим испугом помяв холодное костенеющее горло, уловил-таки слабое трепыхание. А может, все-таки еще не поздно? Ну хоть один шанс из сотни, а?!

Не без труда разжав мужчине зубы, Данька вылил ему в рот всю склянку. Клокотнуло, но глотнул он или нет, парень не понял. Тем не менее вытащил нож, перепилил нити, связывающие паутину с коконом, и оттащил его на ровное место. От голого тела паутина отдиралась с трудом, липко чавкая и норовя переклеиться на Данькины руки. На синюшные пятна вокруг паучьих укусов парень старался не глядеть. Сколько она из него крови высосала? Хватит ли на жизнь, если зелье все-таки переборет яд?

Вернувшись к паутине, парень прямо на ней вспорол один из малых коконов. На землю хлопнулось тележное колесо, Данька еле успел отскочить, в семь корок отматюгав его за все свои сегодняшние мытарства. Снова всадил нож в паутину. Вторая попытка оказалась более успешной - нашелся отрез так и не довезенного купцом до лавки сукна, дорогого, шелковистого. А главное - теплого и мягкого, хватило укутать мужчину с ног до головы. Оставив его лежать под дубом, Данька сбегал за лошадью. На краю поляны Капустка, нюхнув трупного духа, захрапела и заартачилась, но парень безжалостно («а мне, думаешь, легко?») стегнул ее поводьями, заставив подкатить телегу к самой паутине.

Вечер очертил паучью тушу черной тенью, сделав вдвое больше. Стараясь на нее не глядеть, Данька бережно переложил мужчину на сено, зарыл у него в ногах ссыпанные в мешок побрякушки. Без разбору, до кучи нарубил и набросал в телегу паутинных свертков. Заставить себя здесь переночевать, а поутру спокойненько прошерстить паучью «кладовку» Данька не смог. Не столько страшно, сколько противно - словно не законные трофеи собираешь, а чужие могилы в погоне за поживой раскапываешь.

Капустка охотно, бегом потащила телегу прочь с поляны.

* * *

Ночевать пришлось в Волчьей Слободке. Одна надежда, что по осени волки смирные, отъевшиеся за лето.

Кобылу Данька на всякий случай оставил стоять в оглоблях, только отстегнул удила и бросил ей охапку сена. Насобирал ворох горючего соснового сушняка, развел костер и растянулся на телеге, заложив руки за голову и глядя в ясное звездное небо. Попытался представить свежий сруб из золотистых брусьев, удойную коровку и стадо овечек, Шарасю с блюдом пирогов... но ничего не получилось. Мешало надсадное, все редеющее и слабеющее дыхание под боком. Каждый вдох давался мужчине с огромным трудом, по углам рта вязко пузырилась слюна.

«Да я и так уже все, что мог, для него сделал», - ворочаясь с боку на бок, пытался убедить себя Данька.

«Ой ли?» - издевательски уточнял внутренний голос, не желая замолкать. И добился-таки своего.

- Слышь, мужик... ты, это... на-ко вот. - Данька поспешно, пока не успел передумать, вложил в безвольные ладони концы заветной веревочки. Сжал поверх свои кулаки и, невесть зачем зажмурившись, выпустил на волю заключенную в последнем узелке удачу. Провел по веревочке пальцами, прощаясь с присевшим было на плечо и тут же упорхнувшим счастьем, и, шмыгнув носом, зашвырнул ее подальше в темноту.

Но кто сказал, что счастье заключается только в деньгах?

Чистая совесть тоже чего-нибудь да стоит.

* * *

Вороний грай разбудил Даньку как раз вовремя, чтобы насладиться расчудесным зрелищем: сероволосый, перегнувшись через бортик телеги, надрывно блевал желчью. Когда это занятие ему надоело и он, тяжело дыша, грудью обвис на перекладине, Данька приподнялся и за плечи втянул его обратно на сено.

- Ну и везучий же ты, мужик! Соображаешь хоть чего?

Мужчина жадно отпил несколько глотков из поднесенной к губам фляги, поперхнулся, снова сблевал, и, немного отдышавшись, знаком показал: еще. Глаза у него были по-прежнему совершенно дурные, разъезжающиеся, но все с ним произошедшее он, похоже, помнил, потому что не удивился ни Даньке, ни телеге с трофейным добром, а, вытерев губы дрожащей рукой, хрипло спросил, куда они едут.

Село Три Кринички он знал - кивнул и закрыл глаза.

- Эй, а зовут-то тебя как? - Данька, спохватившись, осторожно потеребил его за плечо.

- Дар...- сонно отозвался сероволосый, сворачиваясь клубочком.