Пещера - Марина и Сергей Дяченко Страница 11

– Верю, – процедила Павла сквозь зубы. – Я, знаете, как-то всегда надеялась, что телефоны доверия – это именно телефоны ДОВЕРИЯ, если бы я знала, что после одного случайного, под настроение, звонка…

– Павла, дорогая… Ваш звонок тут совершенно не при чем. Если бы центр психологической реабилитации не имел собственного доступа к информации Триглавца… поверьте, множеству наших соотечественников пришлось бы очень плохо. Знаете, за свою практику я перевидал столько людей, нуждающихся в помощи…

– Я не нуждаюсь в помощи, – сказала Павла резко. Впрочем, в какой-то момент в ее душе шевельнулся слабый и теплый червячок – а что, если взять да и переложить свои страхи на узкие плечи Дода Дарнеца…

– Я встречал и продолжаю встречать множество людей, нуждающихся в помощи, – невозмутимо повторил ее собеседник. – В частности, в вашей помощи, Павла.

Некоторое время она молчала, удивленно разглядывая огрызок недоеденного бутерброда.

– Я объясню… – ее собеседник отхлебнул от чашечки. – Ежедневно тысячи людей несут в Пещеру свои комплексы и страхи – волокут этот мусор в чистый и честный мир, где место только честной борьбе и первозданным инстинктам. Ежедневно сотни людей звонят по телефонам доверия, потому что им кажется, что в Пещере что-то не так, что их поведение выходит за привычные рамки… Речь не идет о маньяках-садистах, которым, к сожалению, почти невозможно помочь. Речь не идет о прирожденных жертвах, которые, увы, заканчивают свой путь уже в юности… Речь идет о людях, которые каждый день чувствуют то же самое, что чувствовали вы, набирая телефон доверия… Помните?

Павла невольно поежилась.

– Вот-вот… И наша с вами цель – объяснить этим людям, что ничего ужасного с ними не происходит. Что жертва, даже загнанная в угол, имеет шанс на спасение… Да, я не сказал вам, что примерно восемьдесят процентов консультируемых нами – по ориентации неагрессивны.

Павла молчала.

Дарнец второй раз ее ошеломил – как-то так незаметно получилось, что из полосатой больничной пижамы Павла вдруг переселилась в белый крахмальный халат. Дарнец пил свой чай и беседовал не с пациенткой, а с коллегой и соратницей, чей совет для него исключительно важен.

– Павла… Феномен, который вы продемонстрировали, называется ярко выраженным антивиктимным поведением. Наш центр будет благодарен, если вы поможете нам в работе… Поучаствуете в некоторых исследованиях, нечто вроде социологических опросов… Собственно, очень трудно объяснить на пальцах, но я гарантирую вам интересную работу, общество умных обаятельных людей… И полнейшую конфиденциальность, Павла. Понимаете?

Она все еще молчала, ей казалось, что за стеклянными стенками кафе прошли годы и годы, что Раздолбеж постарел и вышел на пенсию, что кассеты Рамана Ковича развалились от времени, что здание телецентра сто раз перестроили, что Митика нянчит внуков – а она все еще горбится над розовым объедком колбасы, и человек, сидящий с ней за одним столиком, полностью заморочил ей голову и размягчил мозги.

– Можете сейчас не отвечать. Просто подумайте… Повторюсь – я понимаю, насколько эта тема деликатна. Насколько вы серьезно к этому относитесь… Но, возможно, именно с вашей помощью будет совершено открытие… которое спасет от безумия тысячи людей. Вы подумаете, Павла?..

– Подумаю, – сказала она почти с облегчением.

Потому что странный разговор, кажется, исчерпал себя и подошел к концу.

* * *

В гулком подъезде с высокими потолками пахло влажной пылью; у лифта стояла огромная, на голову выше Павлы, девица в экстравагантном макияже – ей, по-видимому, никто никогда не говорил, что темно-коричневых губ у здоровых людей не бывает. Девица смерила Павлу холодным равнодушным взглядом – так, будто перед ней внезапно возник в воздухе некий неодушевленный предмет; Павла, которая боялась стерв и стыдилась этого своего страха, гордо прошествовала мимо – к лестнице.

Кович жил на четвертом этаже. Ступенек, ведущих к нему, оказалось неожиданно много, но Павла не сетовала – пусть дорога будет подлиннее. Предстоящая встреча ее вовсе не радовала; некоторое время постояв на просторной площадке и проводив глазами лифт, уносяший ввысь девицу с коричневыми губами, Павла встала наконец перед дермантиновой дверью, которая, между прочим, снабжена была замком.

Павла не любила людей, запирающих двери своего дома. Правда, среди ее близких знакомых таких типов не было совсем.

Подивившись режиссерским причудам, Павла нажала на железную кнопку звонка; ей не открывали долго, так долго, что она обеспокоенно полезла в портфель, чтобы сверить адрес. Она стояла, как цапля, на одной ноге, положив «дипломат» на колено и роясь в его недрах – когда обитая дермантином дверь распахнулась, и мгновенно возникший сквозняк подхватил ценные Павлины листочки и в живописном беспорядке раскидал их по лестнице.

Павла подняла растерянный взгляд.

Человек, стоящий в дверном проеме, был ей многократно знаком по фото, премьерам и презентациям; черный облегающий свитер под горло и черные же спортивный брюки делали его похожим на пожилого мима. Павла успела подумать, что сорокалетний Кович выглядит много старше своих лет, и что черный цвет ему не к лицу.

– Добрый день… Я Павла Нимробец, студия художественных программ, четвертый канал, от господина Мыреля, режиссера, он догова…

– Понятно, – с отвращением сказал стоящий в дверях человек.

– Извините, я сейчас…

Пристроив «дипломат» на коврике перед дверью, Павла принялась споро собирать свой разлетевшийся скарб; Кович стоял неподвижно, Павла искоса поглядывала на ворсистые комнатные тапки, стражами застывшие на пороге.

И в момент, когда последний клочок бумаги был уже у нее в руках – именно в этот момент ее впервые ткнуло необъяснимое, неприятное предчувствие.

Черный ворс.

Противно.

Зажав «дипломат» под мышкой, она выпрямилась; Кович смотрел прямо на нее, и некрасивое лицо его, казалось, мрачнело на глазах.

«Учись, милая, разговаривать с людьми, – так говаривал умный Раздолбеж. – Похвали его последнюю премьеру… Найди хорошие слова…»

– Вы знаете, – сказала она извиняющимся тоном, – мы ведь… ну, эта передача… Ваше творчество надо… ну, я совершенно была потрясена «Девочкой и воронами», это был невообразимый, гениальный спектакль…

Она чуть запнулась на слове «гениальный». Как бы не перебрать в славословиях; любого нормального человека подобное определение смутило бы. Любого, но не Ковича – он-то просто по долгу службы должен верить в собственную гениальность…

– Мне только кассеты, – Павла виновато улыбнулась. – Мне здесь обождать?

Если он и собирался держать ее на пороге – то теперь передумал. Растаял, что ли, от ее неуклюжих похвал?.. Как бы то ни было, но холодный взгляд Ковича делался все более внимательным; наконец он пожал плечами и отступил вглубь прихожей: