Мечи легиона - Гарри Тертлдав Страница 11

Рядом с друзьями щелкнула, сорвавшись, тетива лука, послав в воздух шальную крутящуюся стрелу.

— Выше голову! — закричал аршаум. Все вокруг бросились на землю.

— Зачем вопить всякую ерунду? — осведомился Виридовикс у Горгида. — Разъясни-ка мне эту загадку, милый всезнайка.

— Он кричал это для тебя, — с удовольствием ответил врач. — Ведь ты всегда все делаешь наоборот.

— Увидишь, настолько ли я глуп, чтобы еще хоть раз обратиться к тебе за объяснением, — обиделся Виридовикс.

Рядом со спорщиками бились на кулаках. Один кочевник, перелетев через плечо своего противника, с шумом упал в грязь. Рядом обменивались ударами несколько пар фехтовальщиков. Аршаумы предпочитали любому другому оружию кривые сабли. Ятаганы с утяжеленным острием были удобны при стремительном рубящем ударе с седла, но не слишком годились для пешего боя.

— Хватит на сегодня? — спросил Горгид, вложив меч в ножны.

— Пока достаточно.

Они принялись бродить по лагерю и остановились возле самой странной пары соперников в лагере. Ариг, сын Аргуна, обменивался яростными ударами сабли с Батбайяном, сыном Таргитая. Клинки сверкали серебром в быстром танце. Оба соперника были сыновьями каганов. На этом их сходство и заканчивалось.

Ариг — типичный аршаум: худощавый, стройный, гибкий, смуглый; широкие скулы, раскосые глаза, приплюснутый нос. На верхней губе и подбородке у него росло лишь несколько волосков.

Батбайян — хамор: широкоплечий, крепко сложенный, с густой курчавой бородой, скрывающей его жесткое широкое лицо, с кривым носом. Он казался бы красивым молодым человеком, если бы не безобразное красное отверстие на месте выжженного левого глаза.

Прожив несколько недель в лагере аршаумов, Батбайян преодолел страх перед ними и, в свою очередь, сумел заслужить их уважение. Крепкое телосложение позволяло ему рубить саблей и стрелять из лука лучше, чем большинство аршаумов, и то, что сейчас он отступал под натиском Арига, говорило лишь о том, что его противник был быстр, увертлив и хитроумен, как атакующая змея.

— А, чтоб тебя взяли духи ветров! — выругался Батбайян на своем гортанном языке, снова отступая. — У меня только один глаз! Никак не могу толком рассчитать расстояние.

Ариг ухмылялся, как хищник, подкрадывающийся к добыче.

— Дружище! Варатеш и его банда не обратят внимания на твои стоны.

Удары аршаума, казалось, сыпались со всех сторон одновременно. Внезапно Ариг уставился на свою правую руку — она была пуста. Его сабля лежала на земле. Батбайян прыгнул вперед и наступил на нее ногой, а после похлопал Арига по груди клинком.

Наблюдавшие за боем зрители гикнули, когда роли внезапно переменились.

— Ах ты, паршивый сын козла! — сказал Ариг, однако без всякого гнева. — Ты поймал меня в ловушку!

Батбайян только кивнул.

Полгода назад он был еще почти мальчишкой, ребячески болтливым, веселым и любопытным. За эти дни он стал мужчиной. Говорил он редко, а нечастая хмурая улыбка никогда теперь не шла дальше губ.

— Бедный парень, — шепнул Виридовикс Горгиду. — Жаль, что ты не можешь вылечить его душу, как сделал это с моим полумертвым телом.

— Ран души я не целю, — ответил врач. И признался: — Да и вообще, когда я нашел тебя, первая моя мысль была такой: теперь мне придется увидеть еще и это!

— Что — «это»?

— Как ты умираешь.

— Хорошо, что ты этого не увидел. Иначе мой дух преследовал бы тебя стенаниями, назойливый, как баньши.

— Ничего удивительного, если твой баньши будет подобен тебе.

— Почему мы не двигаемся вперед? — спросил Батбайян. — Почему стоим на месте?

Не дожидаясь ответа, он повернулся к Аригу спиной и отправился готовить своих лошадей к дневному переходу.

Ариг покачал головой:

— Этот парень пройдет сквозь пламя, лишь бы отомстить.

Аршаумы знали о кровной мести Батбайяна и сочувствовали ей. Но Виридовикс тревожно вздрогнул, наклонился к уху Арига и тихо проговорил, стараясь, чтобы молодой хамор не услышал:

— Не говори при нем о пламени. Пламя Авшара поймало в страшную ловушку его и остальных… Он никак не может избыть этот ужас.

Кельт и сам содрогнулся, вспомнив высокие, прямые, как стрелы, языки колдовского пламени, извивающиеся над степью по велению Авшара.

Холодный и сдержанный, как подобает кочевнику, Ариг скрывал любые добрые чувства под маской равнодушия. И если хоть какие-то эмоции и позволяли себе прорваться наружу, Ариг неизменно добавлял: «Проклятие, это Видесс сделал меня мягким, словно каша».

Но сейчас сын кагана только прикусил губу и признал:

— Я забыл об этом.

Но вот все шатры свернуты и навьючены на лошадей. Все — за исключением того, где обитали Ланкин Скилицез и Пикридий Гуделин — послы Туризина. Скилицез давно уже был на ногах. Сейчас рослый имперский офицер с мрачноватой насмешкой наблюдал за своим спящим товарищем по путешествию. Всунув голову в шатер, Скилицез проревел ужасным голосом:

— Соня! Подъем! Ты что, собрался провести весь день под одеялом?

Гуделин неловко вскочил, напялил тунику задом наперед, а пояс застегнул кое-как. Потирая сонные глаза, чиновник нахмурился. Его появление было встречено развеселыми воплями.

— Ну ладно, ладно. Я здесь, — сердито проговорил он. Гуделин и Скилицез цапались, как кошка с собакой, всю дорогу. — Что, не нашлось других способов меня разбудить?

— Нет, — лаконично ответил Скилицез. Офицер был большой редкостью — немногословным видессианином.

Ворча, Гуделин принялся сворачивать шатер. Он делал это так медленно и неловко, что Скилицез, демонстративно хмыкнув, все-таки пришел ему на помощь.

— Неуклюжий олух, — проговорил он почти дружелюбно, свернув шатер и приторочив его к седлу.

— Кто неуклюжий олух? Я? — Гуделин выпрямился во весь рост, что, впрочем, не произвело на Скилицеза должного впечатления. — Я не создан для полевой жизни, но это не повод для насмешек. — Поймав взгляд Горгида, чиновник добавил: — У этих вояк чересчур узкий взгляд на вопрос о том, что в жизни важно, а что второстепенно. Не так ли?

— Несомненно, — ответил грек, садясь в седло. На его лице показалась едва заметная улыбка, а голос прозвучал чуть-чуть самодовольно. Самую малость; но достаточно, чтобы Гуделнн обиделся и скорчил одну из наиболее выразительных своих гримас.

Здесь, в бескрайней степи, Гуделин — несравненный мастер дворцовой интриги — и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке.

Несколько секунд Гуделин тщетно пытался пригладить и заострить клинышек своей бородки, но затем сдался. Взобравшись на коня, бюрократ похлопал себя по брюшку — все еще толстому, даже после целого года, проведенного в путешествии.