Страсть новой Евы - Анджела Картер Страница 11

Она приехала на необычной маленькой машинке с полозьями вместо колес, хотя, быть может, полозья могли превращаться в колеса; аппарат работал на электричестве и двигался совершенно бесшумно. Взяв с сиденья моток веревки, незнакомка, несмотря на мои возражения, привязала один конец к моей талии, спеленав руки по бокам. Потом села в электрический пескокат и медленно заскользила, я же засеменил за ней, периодически спотыкаясь. А что еще мне оставалось?

Так я стал пленником, хотя понятия не имел, кто меня пленил. Понял только, что Женщина.

Она вела меня по лощине, по созданной природой тропинке, на которую падали застывшие бледные тени, но когда мы добрались до рельефных от ветра песчаных полей, меня нещадно стало терзать солнце. Я молил хотя бы о минутной передышке, однако моя похитительница, похоже, оглохла и онемела; даже не обернулась. Солнечные лучи безжалостно бичевали мою светлую кожу, но просьбы мои оставались без капли внимания; только в полдень женщина остановилась, спрыгнула с пескоката и вытащила из глубин этого быстрого молчаливого зверя розовый бумажный зонтик.

Она раскрыла зонт и воткнула ручку из слоновой кости в песок, на котором круглым розоватым пятном расплылась слабенькая тень; туда она и пригласила меня присесть. Затем освободила одну мою руку и достала из багажника под рулем бутылку с водой; впрочем, сначала вдоволь напилась сама, поэтому мне досталась лишь пара солоноватых глотков со дна. Чтобы напиться, ей пришлось приподнять маску, я мельком успел увидеть ее лицо. У воды был странный, неестественный привкус.

Женщина протянула мне несколько каких-то пластинок – то ли синтетический хлеб, то ли крекеры, и перекусила сама. Пластинки оказались довольно питательны, и я смог продержаться остаток ужасного путешествия длиною в день; так и тащился по жгучему песку, пока с наступлением ночи не доковылял до места, которое называлось Беула.

О, как же аскетичны и суровы жители Беулы! Городок располагается глубоко под землей, его символ – разрушенная колонна; здесь философия владычествует над каменной основой. Перстами-скальпелями Матерь выстроила подземный город, скрыла его под песками, – если только она не всегда была там, хтоническое божество, дух, извечно присутствующий в обретающей форму мечте. Святая женщина, профанное место.

Именно здесь я появлюсь на свет.

Подошвы ботинок сгорели, и мои ободранные ступни покрылись кровоточащими язвами. Свободная рука, которой я стискивал выданный мне по доброте душевной зонтик из слоновой кости, вся облезла, рубашка насквозь промокла от пота, затем высохла и снова промокла; меня со всех сторон поджарили, солнце надавало тумаков, песок исхлестал тонкими розгами, а воспаленные глаза до такой степени забились пылью, что я почти не видел, как прозрачные закатные тени розовато-лилового цвета наводнили эти пески.

Прохладный воздух не принес облегчения; уж очень я ослабел, уж очень мучительное мне выдалось испытание. Но тут моя захватчица притормозила пескокат и меня вместе с ним, хотя я проковылял еще пару шагов на автомате, пока не поверил, что можно остановиться. Она слезла с водительского сиденья и встала, подбоченившись, напротив высеченного из камня памятника – этот монумент воздвигли, полностью игнорируя нелепость ситуации, в самом сердце места, где неорганические скалы изживали органическую жизнь, в центре рельефной от ветра песчаной долины, простиравшейся на километры вокруг.

Помпезное сооружение высотой метров шесть, а может, и девять, выдолбленное из гранита – бог знает откуда его притащили, – отбрасывало бесконечную тень продолговатой формы. На классическом цоколе стоял в состоянии сильного возбуждения каменный член с яичками, все как полагается. Сам орган был сломан посредине, и на поверхности излома с видом судьи, привыкшего к смертельным приговорам, восседал стервятник, который при этой моей мысли подмигнул мне жутчайшим образом. Верхняя часть памятника, метров десять, лежала у моих ног на песке. И вряд ли она отвалилась по воле случая.

Моя похитительница подняла в приветствии сжатый кулак, предлагая мне восхититься статуей. На пьедестале красовалась надпись, избитая латинская цитата: «INTROITE ET HIC DII SUNT». Я узнал ее, я ее уже видел, она растормошила мою память, напомнив о бедняжке Лейле, хотя в тот момент жалости у меня хватало лишь на себя. Под этим камнем восседает Матерь, изумительным образом сочетая мифологию с технологией; этот клубок мне не дано распутать, хотя я его наследую: «ВХОДИТЕ, ИБО ЗДЕСЬ БОГИ»

Здесь противоположности в равной степени справедливы.

Здесь – Беула.

Именно в тот момент времени, когда я заметил в самом сердце пустыни разбитую колонну, нить моей жизни расщепилась надвое. Я никогда не стану тем, кем был, когда увидел ее впервые. А увидев ее, я попал во власть безжалостной цикличной логики, которой язык нашего мира просто незнаком.

Моя похитительница, вскочив на пескокат, завела двигатель и так быстро тронулась с места, что я упал, и меня поволокло по песку. Падая, я заметил, как рухнула колонна, а опешивший стервятник взмыл вверх. И колонна, и постамент, и основание, все, грохоча, ушло вниз, обнажив зияющее отверстие, яму с пологим спуском, который вел вниз. Туда похитительница и поехала, вниз по мощеному туннелю в глубины земли. Подняться на ноги она мне не дала, так и тащила, поэтому в город женщин я прибыл без церемоний, и когда мы, будучи уже очень глубоко, наконец остановились, я беспомощно ревел, как третьеклассник.

Распластавшись на песке, кроме собственного унижения я не осознавал ничего.

Так я и прибыл в Беулу, туда, где в мире и гармонии сосуществуют противоположности.

Спускайся ниже. Ты еще не дошел до конца лабиринта.

Беула – нечестивое место. Беула – тигель. Пристанище женщины, что зовет себя Великим Отцеубийцей, а еще кичится званием Главного Эмаскулятора. Возвеличивая ее, жрецы Кибелы срезали части своих тел и, обезумев, бегали по улицам, обливаясь кровью и распевая псалмы. Раны обезболивал лишь исступленный восторг. У этой женщины много имен, но дочери называют ее Матерью. Матерь превратила себя в божество во плоти. Она преобразовала внешнюю форму, подвергла мучительным изменениям организм и превратилась в абстракцию естественной нормы. Она – великий ученый, который проводит изумительные эксперименты, и мне предстояло стать объектом одного из них. Впрочем, прибыв в Беулу в полуобморочном состоянии, я еще ни о чем не подозревал.

Ожоги мои, наверное, смазали мазью, лицо и глаза обтерли, потому что, когда я очнулся, сильной боли уже не было. Я лежал на каком-то топчане в темной стерильной комнате, лишь внизу по периметру стен освещенной розоватыми огнями. Комната была почти круглой формы, словно ее, как пузырь жвачки, выдули под землей. Неестественный глянец синтетической обшивки стен резал глаза. В этой комнате, что любопытно, все выглядело неестественным, хотя было настоящим, вне всяких сомнений. Беула, учитывая, что ее образ зависит от состояния души, обладала неоспоримым качеством – реалистичностью. Здесь царствует ее величество Наука, Наука, смежная с магией, которая хочет добиться признания в наше светское время под маской хирургии. Впрочем, сейчас, возвращаясь мыслями к Беуле, я сомневаюсь, что не преувеличиваю ее технологические чудеса, не возвожу их в культ; или моя память, после пережитого весьма ненадежная, вообще выдумала бо́льшую их часть, чтобы смягчить последствия нереальной моей расплаты.