Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг Страница 114

— У меня он на куртке и нескольких фуфайках, — сказал Скип.— Они все у меня в комнате. Если хотите, могу показать.

Душка, багровый до корней волос, все еще глядел в пол иразмеренно покачивал головой.

— И у меня он есть на паре фуфаек, — сказал Ронни. — Я немирник, но знак тот еще. Он мне нравится.

Тони ДеЛукка сказал, что и у него есть знак на спинефуфайки.

Ленни Дориа сообщил Эберсоулу и Гарретсену, что нарисовалего на переплетах нескольких учебников, а также на первой странице записнойкнижки с расписанием. Если они хотят, он сейчас ее принесет.

У Билли Марчанта знак был на куртке.

Брад Уизерспун вывел его чернилами на своей студенческойшапочке. Шапочка лежит у него где-то в шкафу, возможно, под бельем, которое онзабыл отвезти домой, чтобы мама постирала.

Ник Праути сказал, что нарисовал знаки мира на конвертахсвоих любимых пластинок: “Начхаем на заботы” и “Уэйн Фонтана сУмопомрачителями”.

— Да у тебя ума не хватит, чтобы помрачиться, яйца зеленые,— пробормотал Ронни, и ладони загородили хихикающие рты.

Еще несколько человек сообщили, что у них есть знаки мира научебниках или предметах одежды. И все утверждали, что нарисовали их задолго допоявления граффити на северной стене Чемберлен-Холла. И последний,сюрреалистический штрих: Хью встал, вышел в проход и задрал штанины джинсовнастолько, чтобы показать желтые носки, обтягивающие его волосатые голени. Наобоих носках был нарисован знак мира маркером для меток на белье, которыймиссис Бреннен дала своему сыночку с собой в университет — скорее всего за весьсеместр хренов маркер был использован в первый и последний раз.

— Как видите, — сказал Скип, когда признания идемонстрирования завершились, — сделать это мог любой из нас.

Душка медленно поднял голову. От багровой краски на его лицеосталось только пятно над левой бровью, смахивавшее на ожог.

— Почему вы врете ради него? — спросил он, выждал, но никтоне отозвался. — До каникул Дня Благодарения ни у кого из вас не было ни единогознака мира ни на одной вещи, хоть под присягой покажу и ставлю что угодно, доэтого вечера почти ни у кого из вас его не было. Почему вы врете ради него?

Никто не ответил. Тишина росла, и с ней росло ощущение силы,и мы все ее чувствовали. Но кому она принадлежала? Им или нам? Ответа не было.И все эти годы спустя настоящего ответа пока так и нет.

Затем к трибуне направился декан Гарретсен. Душка не смотрелв его сторону, но тут же попятился. Декан оглядел нас с веселой улыбочкой.

— Это глупость, — сказал он. — То, что написал мистер Джонс,было глупостью, а эта ложь — еще большая глупость. Скажите правду, ребята.Признайтесь.

Никто ничего не сказал.

— Мы поговорим с мистером Джонсом утром, — сказал Эберсоул.— Быть может, после этого кому-нибудь из вас, ребятки, захочется слегкаизменить свои истории.

— Я бы не стал особенно доверять тому, что вам можетнаговорить Стоук, — сказал Скип.

— Верно, старина Рви-Рви опупел, как крыса в сральне, —сказал Ронни.

Послышался странный сочувственный смех.

— Крыса в сральне! — заорал Ник. Его глаза сияли. Он ликовал,как поэт, которого наконец-то осенило Ie mot juste <требуемое слово(фр.).>. — Крыса в сральне, вот и весь старина Рви. — И в том, что явилось,пожалуй, заключительным триумфом безумия над рациональностью, Ник Праути ссовершенством изобразил Фогхорна Легхорна:

— Говорю же, говорю вам, мальчик спятил! Потерял колесоколясочки! Потерял две трети карт из колоды! Он…

Мало-помалу до Ника дошло, что Эберсоул и Гарретсен смотрятна него — Эберсоул с брезгливостью, Гарретсен почти с интересом, будто на новуюбактерию под микроскопом.

— ..немножко головой тронулся, — докончил Ник, уже никому неподражая от смущения, этого бича всех великих артистов. Он торопливо сел.

— Я имел в виду не совсем это, — сказал Скип. — И не то, чтоон калека. Он чихал, кашлял, и из носа у него текло с того дня, как вернулся.Даже ты должен был это заметить. Душка.

Душка не ответил, даже на этот раз не отреагировал напрозвище. Да, пожалуй, он действительно очень устал.

— Я только хотел сказать, что он может наговорить многочего, — сказал Скип, — и даже сам этому верить. Но он тут ни при чем.

Улыбка Эберсоула вынырнула из небытия, но теперь в ней небыло и крупицы юмора.

— Мне кажется, я понял соль ваших аргументов, мистер Кирк.Вы хотите, чтобы мы поверили, будто мистер Джонс не отвечает за надпись настене, но если он все-таки признается, что причастен к ней, мы не должны веритьего словам.

Скип тоже улыбнулся — тысячеваттной улыбкой, от которойсердца девушек грозили выскочить из груди.

— Вот именно, — сказал он. — В этом соль моих аргументов.Наступило мгновение тишины, а затем декан Гарретсен произнес то, что можносчесть эпитафией нашей краткой эпохи:

— Вы меня разочаровали, ребята, — сказал он. — Идемте,Чарльз. Нам тут больше нечего делать.

Гарретсен взял свой портфель, повернулся на каблуках и пошелк двери.

Эберсоул как будто удивился, но поспешил следом за ним. Такчто Душке и его подопечным с третьего этажа осталось только смотреть друг надруга с недоверием и упреком.

— Спасибо, парни. — Дэвид почти плакал. — Спасибо в целуюкучу говна.

Он вышел, опустив голову, сжимая в руке свою папку. Вследующем семестре он покинул Чемберлен и вступил в землячество. Учитывая все,пожалуй, так было лучше всего. Как мог бы сказать Стоук: Душка утратилубедительность.

— Значит, вы и это украли, — сказал Стоук Джонс с кровати вамбулатории, когда наконец смог говорить. Я только что сообщил ему, что теперьв Чемберлен-Холле почти все украсили свою одежду воробьиным следком. Мнеказалось, он обрадуется. Я ошибся.

— Не лезь в бутылку, — сказал Скип, похлопывая его по плечу.— Не напрашивайся на кровоизлияние.

Стоук даже не посмотрел на него. Черные обвиняющие глазасверлили меня.

— Присвоили честь за сделанное, затем присвоили знак мира.Кто-нибудь из вас обследовал мой бумажник? По-моему, там лежало не то девять,не то десять долларов. Могли бы забрать и их. Чтобы уж совсем подчистую. — Онотвернул голову и начал бессильно кашлять. В этот холодный день начала декабряшестьдесят шестого он выглядел совсем хреново и куда старше своих восемнадцатилет.