Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина Страница 12

— Богатые волосы. Не стриги.

Деда на самом деле знал без преувеличения весь район. Старик всегда был на позитиве, неунывающий, юморной и очень энергичный. Солнце, а не человек. Умудриться еще — жить в таком городе как наш и улыбаться!

— Так какого ляда в петлю полез? Одиночество достало?

— Да он им наслаждался! Как жена-ведьма под трамвай попала лет десять назад, так он и расцвел. Женихаться стал к каждой юбке, что к молодым, что к таким как я, — улыбнулась женщина, — но в шутку. Ухаживал, подарки от души дарил, а всерьез не связывался. Деду нравилось других счастливыми делать, вот он и сыпал комплиментами и восхищениями, а мужиков анекдотами развлекал да по всяким делам помогал, если грамотные руки нужны. Не сам он… не верю.

— А что служба порядка?

— Самоубийство. А то, что не сам, так это я не на преступника намекаю, а о тьме говорю. За последние месяцы уже самый дурак усвоил — Слуги так обнаглели, так откормились, что, если у нас тут выйдешь в темное время, домой вряд ли вернешься — сожрут.

— Ну, прямо сожрут?

— А в Трущобном — не слышала? С женщины собаки скальп сняли, лицо и пальцы обгрызли… да и ты чего спрашиваешь, если саму живьем обглодали. На травму не похоже — явно зверь драл.

— Угадали… — Хмыкнула. — И не страшно тут жить?

— Нет. Я помню светлые дни, и верю, что на Безымянного найдется сила. Удавят Колдуна, и Слугам его конец. Подождать только чуть-чуть. Ты не застала времена, и не знаешь, каким прекрасным было это место!

Я огляделась, попытавшись вообразить — даже если цветущая весна, даже если деревья целые и крыши покрыты алой черепицей — что, красоты что ли? Женщина явно никогда не бывала в Золотом районе с их особняками, парками, с мощеными улицами и богатыми магазинами. Здания власти вообще дворцы! И даже трава там до самых снегов зеленая до рези в глазах, и огней море, и музыки, и каждый день — бал!

— Сколько лет уже не рождаются дети… самым младшим, кого я видела, лет десять, а новых нет — мы лишь вымираем и вымираем из-за проклятого спящего Духа. Пять лет и последнюю школу закроют. А я помню, как у нас были и театр в Мирном, и библиотека в Трущобном… да и назывался тогда район по-другому.

Она замолчала, а я разговор наводящим вопросом не поддержала. Ну, чего тоску нагнетать? Ясное дело — раньше все было прекрасней и лучше, и объективно.

— А что за собака? Ваша?

На проржавленной детской площадке, прямо в песочнице, увидела лежащего пса.

— Это Пан. Дедова собака. Ни в какую не хочет ни с кем идти, сбегает в это место и лежит целыми днями. Из лужи пьет, но уже дня три ничего не ест — умирает.

— Жалко.

Коты, самовлюбленные гады, и те к хозяевам привязываются, а уж о собачьей преданности можно легенды слагать. Если я пропаду, мой Рыжун пару дней потоскует, а потом продолжит жить своей жизнью, и молодец.

Я дошла до пса, пригляделась — вдруг уже окочурился, а потом присела на корточки рядом. Песок как камень — слипся грязной кучей вперемешку с мусором, по углам в углублениях скопилась темная вода.

— Могилку ты себе выбрал не очень. Эй, пес, поворчи хоть что-нибудь. Ты наверняка был свидетелем — кто на твоего Деда напал? — Наклонилась и шепнула потише, будто он и в самом деле мог мне что-то понятное ответить: — Что тут за Слуга по ночам ходит? Что с людьми делает? Нюх у тебя есть, — доведи куда нужно.

Даже не скульнул. Старая собака — шерсть битая, уши вислые, весь беспородный и такой тощий, как чучело. Под шкурой одни кости и остались. Я брезгливо подцепила пальцем замыленный до блеска ошейник, достала нож и срезала его. За время работы у Валентайна так привыкла к хорошим материалам, что на кусок этой отвратной кожи смотреть не могла. Закинула с места в недалекую урну.

Пес, не шелохнув мордой, посмотрел на меня и вновь опустила веки. Я стала гладить по грязной шерсти, не в силах унять жалость. Не люблю собак, которые злые и дикие, но все равно люблю животных как есть.

Вся башка и холка вдруг поседели. Темная, серо-коричневая шерсть с вкраплениями белого, покрылась инеем на пару секунд, и снова обрела прежний окрас. Я не сразу сообразила, что не в собаке дело, а в моей ладони, из которой слабенько пробились светящиеся узоры… У-у-у! Снова! Почему сейчас-то, что случилось!? Это, пока мне неведомое, оставило след — напылило на тех местах пса, где я вела рукой, и будто проникло внутрь.

— Лежи-лежи…

Развернулась так, чтобы никто из людей во дворе не видел, что конкретно я делаю, и уложила ладонь на голову. Прижала. Собаке терять нечего — ошибусь, чего-то не то наколдую по незнанию, так он так и так помирал. Узор вспыхнул на пальцах и побежал по кисти к запястью, и исчез под рукавами свитера и пальто. Защекотало до локтя!

Пес же секунд на пять заснул. Я аж подумала — и впрямь прибила! И тут он взял и вскочил на все четыре. Встряхнулся и тявкнул.

— Ух ты! Разбудила что ли? Воскресила в тебе бравый дух? Жажду жизни?

В ответ хвост завилял, а висячие ушки приподнялись на хрящиках. Я свободно потрепала собаку за морду, за холку. Встала и собралась идти, а спасенный со дна печали, потрусил за мной.

— Не-не-не, друг. Я — кошатница. Отстань! Место! Сидеть и ждать кого-нибудь еще, понял?

— Пан! — Женщина уронила свою книгу и всплеснула руками. — Что ты сделала с Паном?!

— Заберите его, а?

— Пан, песик ты мой! Как же это?

Она подняла его к себе на лавку, обняла, прижала боком. А я улучила момент, сказала «спасибо» и быстро полетела из двора. Не прояснила много о случае с Дедом, но зато сделала открытие с руками. Хорошее волшебство, доброе!

— Ну да, конечно…

Собака догнала меня. Я и ногами топала, и гналась за псом, чтобы отогнать — рычала и шипела на него позлобнее, а пес убегал, хитро останавливался. И снова догонял.

— С собакой нельзя.

— Он хороший.

— Нельзя, я сказал. — Владелец обувного нахмурился и упер одну руку в бок. — Грязь с улицы кто потом убирать будет? А, ты…

Он будто хотел продолжить «ты та, о ком мне помощник доложил, и впрямь рожа располосована». Оглядел красноречиво, поморщился. Мне понравилось — не с отвращением, а явно отзывчиво. Вот так бывает, когда кто-то о своей боли рассказывает, а тебя от переноса впечатлений на свою шкуру, сочувственно корежит.

Пана пришлось оставить за дверью.

— У меня мало денег, но очень нужна обувь. Ждать — никак. Что можете предложить?

— Могу продать один сапог. Ха-а! На жалость не пробьешь, я с каждой пары едва на хлеб зарабатываю. Не богач. Всех жалеть, по миру пойду.

— В рассрочку?

— Ищи тебя потом. Пропадешь в Казематном, а я с твоей распиской и с честным словом в магазин?