Благословение Пана - Эдвард Дансейни Страница 12

Викарий держал ручку на весу, пока на ней не высохли чернила, потом встал с кресла и принялся мерить шагами тесный кабинет, не находя подходящих слов для того, что он хотел сообщить епископу. Наконец он вышел в гостиную и нашел там свою жену.

– Августа, посмотри, что я написал, – сказал он.

Миссис Анрел внимательно прочитала письмо.

– Понимаешь, то, что я должен сообщить ему, очень необычно, и мне трудно подобрать правильные слова. Однако придется. Он должен знать. Ты не могла бы мне помочь?

– Дорогой, мне кажется, тебе не нужно посылать это письмо.

– Как? – удивился викарий. – Не нужно посылать?

– По крайней мере, в таком виде.

– Но он должен знать, – стоял на своем викарий.

– Тогда ты бы поехал к нему и все рассказал бы сам. Поезжай и добейся встречи. А писать не надо.

– Почему? – не понимал викарий.

Мистер Анрел настолько привык полагаться на мнение жены, что не задал бы этот вопрос, не будь он обескуражен ее словами.

– Не думаю, что ему захочется читать такое письмо.

– Как это?

– Не думаю, что епископ его прочитает. А вот поговорить с ним ты, конечно же, сможешь.

– Но устно я не могу изложить это столь же ясно, как письменно; и раньше не мог.

– Но ты увидишь его реакцию на свои слова.

– Что же, ехать в Сничестер? – спросил викарий.

– Полагаю, так будет лучше всего.

– Ну вот, – вздохнул викарий.

Он подумал о своих милых вещицах и о том, что, едва вернулся к ним, как опять вынужден с ними расставаться.

– Тебя не будет всего один день, – сказала миссис Анрел. – Есть поезд в два сорок пять, а остановиться на ночь сможешь в “Епископском посохе”.

– Если я выеду утром, то вечером вернусь домой, – с надеждой произнес викарий.

– Ты должен получить аудиенцию во второй половине дня.

Мистер Анрел положился на слова жены и больше ничего не сказал. Однако, если учесть ужасную природу происходящего, странно, что придется ждать приемных часов. Забрав у жены письмо, викарий не стал его выбрасывать, ибо решил использовать как подсказку. Что касается воспоминаний миссис Тиченер, которые он не успел записать, то вряд ли ему удастся их забыть, подумал викарий; и он в самом деле не забыл их до конца своих дней.

Августа вновь сложила вещи в чемодан. Наутро, бросив взгляд на милые эолиты и великолепный обух эпохи палеолита, викарий сел в коляску и уехал, чтобы успеть на поезд, отходящий из Мирхэма в два сорок пять.

С викарием поехал его садовник Спелкинс, которому предстояло доставить обратно лошадей.

Когда Анрел приехал в Сничестер, идти к епископу было еще слишком рано. Во всяком случае, так считала миссис Анрел. “Ты должен быть у него после четырех”, – сказала она мужу перед его отъездом.

Итак, викарий отправился бродить по старым улочкам мимо антикварных магазинов, товары в которые поставляли городские фабрики.

Вскоре над одним из магазинов показалась белая вспышка, словно улыбка, кстати, почти презрительная; и тотчас во всей красе явились взгляду, как должны были являться всем туристам, по какой бы улице они ни шли, массивные башни кафедрального собора. В душе Анрел не любил путешествий и до этого дня ни разу не удосужился побывать в Сничестере, так что, едва увидев громадное сооружение, он застыл на месте и не сразу сумел перевести дух. То, что каменщики сумели создать нечто столь духовное, поразило его. Башни казались сложенными не из камня, а из синего неба, обрамленного белым песчаником. Викарию было более, чем привычно, сравнивать все виды оружия с христианскими добродетелями, но он никак не ожидал увидеть метафоры, созданные каменщиками, а ничем другим не могли быть квадратные куски неба в тонких каменных рамах, защищавшие массивные башни ушедших времен. Он смотрел на широкую зеленую крышу ниже башен, которая сверкала на солнце, как сверкает все вокруг нас в преддверии грозы. Викарий не остановился, пока кафедральный собор не встал перед ним во всю свою величину, как огромная стена света, исходящего от белого песчаника, словно человек во мгновение ока приблизился к источнику света, словно он встал на край земли. Мистер Анрел ощущал примерно то же, что ощущает охотник или альпинист, поднявшийся на вершину горы; хотя он и сам вряд ли бы объяснил, почему это происходит с ним, в сущности, он даже не понимал, какие чувства его обуревают, разве что все остальное по сравнению с ними стало неважным и далеким. А потом, куда быстрее, чем это происходит с охотником или альпинистом, его покинуло возбуждение и опять он стал обыкновенным прохожим, ведь подобное никогда не бывает долгим. И тут ему показалось, будто он что-то потерял, однако он ничего не терял, и новое ощущение было бессмысленным; тем не менее он продолжал стоять на месте; а люди шли мимо него и по одному, по двое входили в собор. Вскоре викарий неохотно, но присоединился к ним, словно уносимый потоком коричневый лист, и оказался возле маленькой черной двери, вытесанной из дуба, который был привезен из дальних земель давно умершими людьми. До четырех часов, когда начинался прием у епископа, еще оставалось много времени. Едва викарий переступил порог собора и оказался в прохладном сумеречном помещении, великолепное творение из камня и витражей буквально ослепило его, пока его взгляд, ненадолго потерявшись в вышине, не стал находить символы, имеющие вполне определенное значение. Викарий шел в полумраке мимо тихих боковых приделов, мимо старых надписей на медных дощечках, о чем-то сонно рассказывавших ему из своего далекого прошлого, мимо каменных и так давно истертых надгробий, что даже иконоборчество уже казалось священным, мимо тихо спящего мрамора, праха и тщеславия, и все это время его внимание было полностью сосредоточено на сумерках и тишине, пока неожиданно, как громом, его не поразил вид кирасы и шлема, в каких сражались при Ватерлоо. Тут он словно проснулся и, не желая больше мерить шагами тени от тяжелых колонн, уселся на скамейку и начал мысленно прикидывать, как и что он скажет епископу. Прежде всего факты, которые надо перечислить четко и ясно, потом выводы, которые не менее важны, чем факты, но о них надо сказать отдельно, потому что это совсем другого рода информация. Надо как можно точнее описать воздействие вечерней мелодии на него самого, не пытаясь определить возможную силу этого воздействия, то есть привести пример влияния, которое она может оказать на отдельно взятого человека. Потом, детализируя факты, выводы, впечатления, он, возможно, вновь вернется к началу и коротко расскажет об истории волдингской свирели, как она известна ему самому. Насколько это изложение фактов и впечатлений проясняет суть дела, приведшего викария в Сничестер, пусть решает епископ: сам же викарий надеется лишь на одно – довести его до сведения епископа.

Пока викарий выстраивал все по порядку, тщательно выверяя значимость каждого отдельного факта и его соотнесенность с остальными, служба уже началась, но в отдалении, а так как викарий выбрал себе место сбоку, под голубоватым, как лед, окном, то он никого не видел, да и алтарь оказался за органом. Служба в огромном соборе проходила почти незаметно для викария, и он не сразу очнулся от своих мыслей, все еще продолжая выстраивать ясную и логичную историю из странных происшествий, случившихся в течение последних нескольких недель. Однако постепенно отдаленные звуки, проделав неблизкий путь между колоннами, отвлекли его мысли от Волдинга. Не слова дали им другое направление, ибо они были неслышны, а как будто пчелиное жужжание в липах, слишком огромных для нашей маленькой планеты; и в этих могучих деревьях, которые в воображении викария разбудили голос, сошлись все прошедшие времена, потихоньку вибрируя и не оставляя в своей едва слышной мелодии места для рассказа, подобного рассказу мистера Анрела. Оглядевшись, викарий, попытался вновь сконцентрировать внимание на своем докладе, когда ему на глаза попался небольшой витраж со святой Этельбрудой, гнавшей веткой или пучком листьев последних язычников. Викарий перевел взгляд на большие окна, и одно из них напомнило ему о лунном свете, другое – о мёде, третье – о рассвете, а четвертое не напомнило ни о чем подобном, разве что о громком крике. Он опять поглядел на святую Этельбруду в сером платье, побивавшую язычников, потом на мрачные колонны и ни в чем не нашел себе поддержку. Ударили в большой колокол. Пора было отправляться во дворец, но викарий продолжал сидеть в храме. Казалось, раз и навсегда – обрядами, витражами, каменными колоннами – было решено, что его история неправильная. Если поспешить, то еще можно успеть за саквояжем и на поезд, отходящий в пять десять, чтобы до ночи быть дома и не мучиться в гостинице. Так викарий и поступил.