Затерянные в Полынье - Александр Трапезников Страница 12

– Все есть, даже утопленники, – засмеялся один из них, с рябым лицом. – Рыбки хотите купить?

– Окуньков, пожалуй, взял бы, – согласился я. – Штучек десять.

– Как раз для вас и приплыли. – Рябой ушел в дом и вскоре вернулся с ведерком. – Забирайте. Тару только потом не забудьте вернуть. Вы ведь внук Арсения?

– Да, – ответил я, расплачиваясь. – А вы его хорошо знали?

– Кто ж его не знал! Он тут всех лечил. Особливо нас, кто, почитай, весь день и ночь в сырости проводит. А вы тоже знахарствуете? Или так, баловством пробавляетесь?

– Ага. Пробавляюсь.

– Жаль, жаль… Мы-то думали: вот, внук на смену деду приехал. Значит, оборвалась ниточка, кончилось его мастерство вместе со смертью.

Впервые я почувствовал стыд оттого, что глупо транжирил время, вместо того чтобы хоть чему-то научиться у деда. Не за теми сокровищами гонялся. А овладей я его знаниями, так, наверное, и меня почитали бы, как его самого. А так – кто я? Бесполезный актеришка. Чтобы скрыть свое смущение, я поинтересовался:

– Где обнаружили его тело?

– Вон в тех камышах, – показал рукой один из рыбаков. – Мой брат Валентин наткнулся. Пошел ранним утром, извиняюсь, по нужде и углядел. Валька сейчас в городе, вам бы с ним потолковать надо.

– Обязательно.

– Как вернется, я его к вам пошлю.

– А как он… выглядел?

– Ну как выглядят утопленники? – вмешался рябой. – Полежи недельки три в воде, так и узнаешь… Лицо у него было сильно попорчено. Раки да окуни – самые первые враги утопшим.

Я невольно поглядел на плескавшихся в моем ведерке окуньков.

– Его с трудом-то и распознали, – продолжил между тем рябой. – Если бы не перстень на пальце…

– Какой перстень?

– Серебряный такой, печатка. Он его на указательном пальце носил.

Я вспомнил: да, был такой перстень у деда, он с ним никогда не расставался, говорил, что даже снять его не может. Фамильный. Достался от его отца, моего прадеда. Помню даже, что в последнюю нашу встречу дед сказал, что оставит его после смерти мне, как единственному продолжателю рода. Намекал, что перстень этот заколдован, обладает магической силой. Я тогда как-то неумно посмеялся над ним, из-за чего он, кажется, втайне обиделся.

– И где сейчас этот перстень?

Рыбаки переглянулись, пожали плечами.

– Так ведь… его так и похоронили с ним. Да и зачем снимать? Грех это.

– А вы ничего такого странного не заметили? Может, следы какие-нибудь были на трупе? Раны.

– Нет, это вам все ж надо с Валентином поговорить. Мы тогда все далеко в озере были. А когда вернулись, его уже укрыли и увезли к доктору, на ледник. Петька Громыхайлов и двое ребят от Намцевича.

– А они-то тут при чем?

– Вот поживете подольше – узнаете, – уклончиво отозвался рябой. И добавил: – А доктор и вскрытие делал. Чего уж он там обнаружил, не знаю.

– А вам не кажется, мужики, что его… убили?

Я вновь использовал свой метод: вопрос в лоб. Рыбаки как-то притихли, отводя от меня взгляды. Казалось, они ждали этого вопроса, или он витал тут, на берегу, еще до меня. По крайней мере, они наверняка обсуждали его между собой, – это было заметно по их растерянно-озабоченным лицам.

– Темное дело, – произнес, наконец, один из них. – Чего ему в воду-то было лезть в такое время? Мы и не видели никогда, чтобы он купался. Так, окунется у берега – и обратно.

– А может быть, он… того… сам? – предположил рябой. – Иногда бывает, что жизнь тебе – вот так! – И он провел ребром ладони по горлу.

– Не-а! – возразил другой. – Точно знаю. Арсений мне сам за день до этого говорил, чтобы я ему к воскресенью хорошую щуку выловил. Ждал он кого-то к себе в гости. Сказал: хочу угостить знатно. Ежели гостей ждут – в озеро не лезут.

– Но в то воскресенье никто из посторонних в поселке не появлялся? – спросил я. – Припомните.

Рыбаки почесали в затылках.

– Нет… Кажется, нет… Сюда вообще редко кто приезжает.

– Значит, он мог ожидать кого-то из местных? Кому хотел оказать особые почести. Или того, с кем желал примириться, – предположил я. – Следовательно, до того с этим человеком у него произошел разрыв, ссора.

«С кем же? – подумал я про себя. – С кем можно поссориться, как не с близким другом?» Далее я развивал свою мысль так: первое – деда топят какие-то третьи лица, чтобы не дать ему возможность для примирения, поскольку оно может представлять для кого-то опасность; второе – сам друг убивает его, не зная, что дед желает с ним помириться, так как ссора достаточно серьезна; третье – эта ссора вообще не имеет никакого отношения к его смерти, а настоящая причина кроется в чем-то другом; четвертое – он действительно ждал какого-то важного гостя из города, но тот не приехал (или знал, что ехать бессмысленно, потому что дед уже мертв?); пятое (и самая невероятное) – дед и в самом деле покончил с собой, а чтобы замести следы самоубийства, заранее придумал какого-то мифического гостя.

Но эта версия меня устраивала менее других, поскольку я знал о жизнелюбии дедули. Хотя, может быть, он уже был к этому времени смертельно болен и догадывался об этом? Все возможно… Вопросы, вопросы… Я чувствовал, что пора закругляться, больше мне от них ничего не добиться.

– А что это у вас флотилия такая маленькая? Всего семь лодок. И больше ни у кого из жителей плавсредств нет?

– Как же, у Намцевича имеется. Быстроходный катер. Он на нем гоняет иногда, рыбу пугает.

– Понятно. Так когда Валентин вернется?

– Дня через три.

– Ладно, мужики, спасибо. Вы бы мне к субботе тоже рыбки наловили. Гости у меня будут.

– Сделаем, – пообещали мне. – Только уж тогда в озеро с головой не лезьте. Как дед.

Попрощавшись, я отправился к тетушке Краб, отдав ей свой «улов». Она сразу же села чистить рыбу, пообещав угостить меня отменным блюдом: окуни, запеченные в сметанно-чесночном соусе с добавлением томатного сока и гарниром из мелко порубленного папоротника. Нечто потрясающее.

Попутно она мне рассказывала о своем «улове», о той информации, которую ей удалось раздобыть через своих подружек-старушек. Мой «Ватсон» поработал на славу. Выяснилось, что за несколько дней до смерти дедуля имел весьма неприятные контакты, перешедшие в ссору, с тремя лицами. С проповедником Монком, с пекарем Раструбовым и, как ни странно, со своим ближайшим другом – кузнецом Ермольником.

– Давайте поконкретнее, тетушка, – сказал я, усаживаясь поудобнее. – В деталях. Главное подозреваемое лицо все же доктор Мендлев – у него с дедом была давняя профессиональная вражда. Ну а с этими-то тремя что?

– Соседка моя, Марфа Терентьевна, видела, как накануне гибели Арсений стоял вместе с Монком возле его капища, а затем – ни с того ни с сего – вдруг как хвать Монка за длинную бороду, да и потащил за собой. Метра три тянул, пока тот не вырвался и не убежал. Никто этого больше не видел, только она. Марфа-то тогда чуть со смеху не померла.