World of WarCraft. Рождение Орды - Ричард Кнаак Страница 12

Прошлой ночью я был частью ритуала, пришедшего из глубины времен, ритуала, недоступного целому поколению. Прошлой ночью сердце мое наполнила радость и единение со всеми живущими — чувство, которого не хватало так долго.

Дуротан смотрел на талбука, и сердце колотилось в груди. Могучий зверь, достойная добыча и рога его — не просто украшение, но острое, опасное оружие. Дуротан уже видел воина, убитого такими рогами, пропоротого, вздетого на дюжину отростков, словно на копья.

А на охоту вышел с одной лишь секирой и без доспехов.

Конечно, шептали всякое. Когда сидел в палатке с завязанными глазами, слышал: дескать, любой талбук сгодится, бойцы они свирепые, но в это время самцы сбрасывают рога. Другие шептали: конечно, лишь единственное оружие позволено нести с собой, Дуротан, сын Гарада, но никто не помешает спрятать доспехи в глухомани, никто ведь не узнает. И самый стыдный шепоток: шаман определит успех охоты, пробуя кровь на твоем лице, а кровь давно умершего талбука на вкус точь-в-точь как свежая.

Он не обратил внимания на шепотки. Может, кто из орков и поддался искушению — но не он.

Дуротан выищет самку, пышнорогую в это время года, возьмет лишь дозволенное оружие и украсит свои щеки кровью убитого зверя, свежей, парящей на морозе!

И вот он стоял, дрожа от холода в слишком раннем снегу, и топор делался все тяжелее в руках.

Но не отступил.

Выслеживал стадо талбуков два дня, питаясь лишь тем, что смог собрать, разводил в сумерках убогие костерки, отсыпался, где придется. Тут позавидуешь Оргриму — он летом родился и уже прошел ритуал посвящения. Думал — ранней осенью тоже не слишком тяжело окажется, но зима явилась раньше времени, суровая и морозная.

И стадо талбуков будто насмехалось. Легко находил их следы и навоз, видел, где разгребали снег, отыскивая жухлую траву, где грызли кору с деревьев. Но сами всегда оставались вне видимости.

И лишь к вечеру третьего дня предки решили вознаградить за упорство. Уже смеркалось, и Дуротан с отчаянием подумал о третьем безрадостном ночлеге после третьего бесплодного дня. И вдруг понял, что катышки навоза под ногами не смерзлись до каменности, а свежие!

Стадо близко!

Тогда он побежал, давя меховыми сапогами скрипучий снег, и новое тепло заструилось в жилах. Вот он, след! Вперед, на холм, а за ним — вот они, великолепные звери!

Спрятался за большим валуном, выглянул: ишь, еще не перелиняли, бурые на белом снегу.

Дюжины две, а то и больше, самки в основном.

Конечно, стадо — это хорошо, но как одну-то от стада отбить? Талбуки — твари необычные, своих защищают. Нападешь на одну, другие кинутся на помощь.

Обычно охотников сопровождали шаманы, чтоб отвлечь зверей. А Дуротан был один — такой уязвимый и бессильный перед целым стадом…

Хватит, ну, рассопливился! Три дня ведь искал, и — вот они! Этой ночью или попробую свежатинки, целую ногу сожру с голодухи, или останусь в снегу коченеть, уже трупом!

Хотя тени становились все длиннее, выждал, понаблюдал как следует — торопиться нельзя, себе дороже. Талбуки — твари дневные. Вон, норы копают, чтоб на ночь устроиться. Знал, что такое делают, но чтоб тесно, прям друг к дружке вплотную… Как же одну отбить-то? Эх…

Ага, вон самка поодаль, видно, игривая слишком. Молодая, здоровая, летом отъелась травой и ягодами, и неймется ей. Топает, головой трясет — а рога роскошные! — чуть ли не танцует вокруг остальных. И жаться не хочет к ним, вместе с парочкой таких же пристроилась снаружи шерстистого комка тел.

Дуротан ухмыльнулся: спасибо, духи, за подарок! Добрый знак — самая бодрая, здоровая самка в стаде решила не следовать бездумно старшим, но сделать по-своему. Конечно, жаль, что расплатой за молодую дерзость будет смерть, но зато дерзкий молодой орк станет взрослым. Почет и слава одному — смерть другому, так духи уравновешивают сущее. По крайней мере, так взрослые говорят.

Дуротан выжидал. Солнце ушло за горы, и сумерки сгустились в темень. Вместе с солнцем ушло и зыбкое последнее тепло, а Дуротан все выжидал с терпеливостью настоящего хищника. Наконец и старшая в стаде улеглась: подогнула длинные ноги, примостилась рядом с товарками.

Тогда Дуротан двинулся. Закоченелые ноги чуть шевелились — едва не упал. Выбрался из убежища, заспешил вниз, не спуская глаз с дремлющей молодой самки. Та склонила голову, изогнув длинную шею, сопела мерно. Из ноздрей вырывались облачка пара.

Медленно, со всей осторожностью приблизился к добыче. Уже не чувствовал ни холода, ни усталости — только близкую, такую близкую удачу, кровь, победу! Еще ближе, еще — а она все дремлет.

Поднял секиру. Ударил.

Она открыла глаза, попыталась вскочить — но смерть уже взяла свое. Дуротану захотелось испустить боевой клич — тот самый, какой много раз слышал от отца, — но он вовремя прикусил губу.

Не хватало еще, едва победив талбука, быть затоптанным в отместку целым стадом. Секира, заточенная до бритвенной остроты, прошла сквозь толстую шею и хребет, как сквозь масло. Брызнула кровь, оросила орка липкой теплотой. Тот улыбнулся: помазание кровью убитого талбука — часть ритуала. А талбук постарался за него — добрый знак!

Хоть и подкрался тихо, и убил с одного удара, стадо все равно проснулось. Тогда орк повернулся, вдохнул полной грудью и, уже не сдерживаясь, испустил боевой клич, от какого кровь в жилах стынет. Поднял секиру, чей блеск уже испятнало алым, и заорал снова.

Талбуки заколебались. Дуротан знал: если сородич умер сразу, талбуки могут и не напасть. Понимают звериным нутром: товарке уже ничем не помочь, и потому скорее удерут, чем рискнут жизнями. Ведь если нападут, конечно, охотник срубит одного-двух, прежде чем его вобьют в снег шерстистыми ступнями.

Звери, вскочив, отступили, держась плотным строем, затем развернулись и кинулись наутек.

Взбежали на холм и скрылись из виду. Лишь разворошенный снег и отпечатки ног — вот и все, что осталось от страшной угрозы.

Дуротан опустил секиру, тяжело дыша. Затем поднял снова, испустив победный клич. Сегодня поест вдоволь, а дух талбука придет во сны нового Дуротана. Завтра вернется к своим уже взрослым, готовым служить клану — и, когда придет время, возглавить его.

— А почему мы не верхом? — спросил Дуротан капризно, по-детски.

— Не положено потому что, — ответила Мамаша Кашур сурово и выбранила мальчишку.

Ведь молодой же, вон здоровый какой, что ему вскарабкаться на гору предков? Это она, старуxa, с удовольствием проехалась бы на своем волке, большом черном звере по кличке Сноходец. Но традиция есть традиция, древняя и непреложная: пока можешь идти, иди. Дуротан склонил голову — мол, понятно, идем, так идем.

И хоть каждый новый подъем утомлял больше прежнего, интерес, ожидание нового и удивительного помогали терпеть усталость и боль. Кашур сопровождала многих юношей и девушек наверх, к священной горе, — этим завершался ритуал посвящения. Но впервые предки сами требовали привести кого-то из молодых. И старость Мамаши Кашур еще не победила ее любопытство.