Моя свекровь и другие животные - Карина Демина Страница 12

Я слушала и кивала.

Закрытый.

Конечно.

И открывать его не надо. Не хватало, чтобы всякие рептилоиды по нему шастали, и не только, подозреваю, они.

– …Что в свою очередь говорит о высоком уровне агрессии и низких социально-адаптивных возможностях…

А умные у меня глюки. Недаром я шесть лет на медицинский убила.

– …И тем приятней осознавать, что нам повезло с вами, – он вновь улыбнулся и коготь меж зубов сунул. Будь когти не такими острыми, а зубы – не такими длинными, это выглядело бы мило.

– Рада, что вы рады, – я перевела взгляд на окно, за которым с прежней унылой сосредоточенностью разгуливала красноглазая корова. – Скажите… а это зачем?

– Вам нравится?

На бледной шкуре ксенопсихолога расплылись розовые пятна.

– Не уверена, – честно призналась я, когда корова в очередной раз подняла голову. – Это… существо… меня несколько беспокоит. Оно сюда не заберется?

– Сюда?

Щелкнули зубы, а мешок шейный завибрировал мельче и чаще. Ксенопсихолог же издал тонкий протяжный звук, на который корова откликнулась гудением.

– Нет, что вы… это всего-навсего голограмма. Замечено, что длительное пребывание в замкнутом пространстве крайне негативно отражается на психике гоминидов. Вследствие чего и были придуманы такие вот…

– Окна?

Голограмма.

Логично. Что лугам и коровам в космосе делать? Даже воображаемом.

– Именно. Чудесно, что вы понимаете. Обычно корабль сам выбирает картинку из банка данных, одобренного Галактической ассоциацией ксенопсихологов, – когти теребили бант, стоило ли считать сие признаком волнения? – Но для вас было создано новое изображение. Это ведь животное вашего мира… травоядное…

Моего?

Травоядное?

Не знаю, не знаю… картинка – это одно, но вот живьем с этим, с позволения сказать, продуктом голографического творчества я бы столкнуться не хотела.

– А почему у нее глаза красные? – мне и вправду было любопытно.

– Изображение было доработано согласно рекомендациям Совета Галактической ассоциации ксенопсихологов. И существующим правилам создания…

Тогда понятно.

Про рекомендации и правила он мог мне ничего не рассказывать. Помнится, у нас в подсобке хранилось два ящика этих самых рекомендаций и правил, которые при проверках торжественно извлекались и водружались в красный угол, временно тесня чемпионские кубки Саныча.

Документы сии были многословны.

Путаны.

Противоречивы.

И порой возникало ощущение, что они создавались именно для того, чтобы всячески затруднить работу нормальным людям.

– Сочувствую, – искренне сказала я. И попросила: – А отключить ее можно?

– Вам не нравится?

– Мне просто хотелось бы взглянуть на стандартные… и если можно, без звука.

А то мало ли, вдруг корова – не худший их вариант, если и прочие картинки дорабатывались в соответствии с рекомендациями и уложениями.

– Конечно, конечно…

Он вытянул худую лапку и надавил на браслет. Пробормотал что-то, а что – я не разобрала, и корова исчезла. На месте ее возникла пустыня.

Желтая.

Почти безжизненная.

Яркое солнце. Золотые барханы… ветер рисует на песке узоры.

– Пожалуй, мне нравится… – Пустыня завораживала.

Интересно, а если на нее помедитировать? Вдруг да получится…

Сидящее напротив существо женского пола радовало своим редкостным здравомыслием и отсутствием негативных реакций, столь свойственных гоминидам. Старший ксенопсихолог, пожалуй, готов был признать изначальное свое негативное отношение к плану Ицхари ошибкой.

Самка не плакала.

Не швырялась предметами.

Не требовала доктора и успокоительного.

Она была мила и улыбалась.

И даже шока не испытала, на что, признаться, Берко весьма рассчитывал. Нет, она сидела и пыталась держаться на равных, демонстрируя ровные белые зубы, к счастью, слишком маленькие и слабые, чтобы инстинкты Берко восприняли самочку как потенциальную угрозу.

Слабенькая.

Мягонькая.

И упоительно теплая… Берко раздраженно щелкнул когтями: он профессионал, в конце концов, с особым допуском к работе с теплокровными. А потому мысли, возникшие в его голове, пусть и естественны, но недопустимы.

Если инстинкты самочки сработают, все осложнится.

А все и без того было сложным… после прошлого инцидента. Честно говоря, Берко и не надеялся на второй шанс. Более того, он почти смирился с возвращением. С должностью какого-нибудь младшего аналитика при центре, к которой прилагается минимальное соцобеспечение, крохотная нора и туманная перспектива когда-нибудь дождаться своей очереди на инкубатор. А сейчас… сейчас от этой розовой самочки зависит его, Берко, будущее.

Продление контракта.

Льготы.

И гонорар, которого хватит, чтобы оплатить коммерческий инкубатор на два места. Или даже на три? Выйдет дороже, но зато и шансов больше, что кто-то из детенышей пройдет отбраковку.

Нет, нельзя рисковать.

И Берко подавил в себе желание пересесть поближе к самочке – ее тепло манило, и пусть в собственной его каюте поддерживалась комфортная для жизнедеятельности температура, но куда инфракрасным обогревателям до живого тепла.

– Скажите, – самочка оторвала взгляд от голограммы – Берко поставил ей пустыню Шадара, чтобы заочно познакомить с новым миром. И самочка приняла вид благосклонно. – А нельзя ли и обстановку изменить?

– Можно.

Не нравится?

А он старался.

Анализировал визуальные ряды, благо примитивная цифровая сеть той планетки худо-бедно, а информацию хранила. Соотносил их с положениями и рекомендациями – не хватало, чтобы при срыве миссии расследование обвинило его, Берко, в самоуправстве и отступлении от норм.

Конструировал.

Согласовывал.

Вносил поправки.

И вот теперь выясняется, что самочке результат не по вкусу.

– Хочется… чего-нибудь нового, – солгала она и добавила: – Без мертвых котят.

– Простите?

Берко постучал по коммутатору. Не то чтобы это как-то улучшало работу последнего, но тело требовало движения. Однако резкие жесты могли испугать самочку.

Приходилось сдерживаться.

И напоминать себе.

Контракт.