Кащеева наука - Юлия Рудышина Страница 12

А бездна под болотной зеленью дышит тяжко, стонет, ждет души людские, жадно раскрывается оконцами с черной стоячей водой, на которой метелки вереска розовеют, пузыри вздуваются и смрадный дух несется по навьим сумеркам.

Жутко. Муторошно. Выберемся ли?..

— А эту можачину вообще можно перейти? Не низина это? В лесах чаще она встречается, да и гляди-ко, осока с рогозой, мхи повсюду… — Я с опаской оглядела зеленое марево, что дымным облаком зависло над болотом, которое нам перейти надобно было — в нем облака вереска и багульника светлели, торчали сухие черные осины, гнилушки зеленым светом горели. — Не утопнем? Вдруг трясина где попадется?

— Это верховое болото, марь, тут неглубоко, — отозвалась куколка беспечно, глядя, как я перебираюсь через очередную корягу. — Аленка, ты не боись, я теперь тебя не покину. Но и ты меня держись, не уходи никуда, что б ни увидала. А блазниться будет всякое — опасное это место.

— Откель знаешь? — Не решаясь ступить на кочку, я присматривала палку подлиннее, чтобы ею проверять путь. Послышались странные звуки — пронзительные, похожие на утиный крик, который тут же оборвался на самой высокой ноте. Больше всего я боялась так называемых чертовых окон — мест, где может разорваться дернина, и тогда неминуемо затянет в пропасть. У нас в деревне так охотник один погиб, хотя и перебирался через топь на двух шестах, тела его так и не нашли, отправился прямиком в Навь, видать. Правда, кто-то встречал его потом — стал заложным покойником, обреченным вечность бродить по болоту проклятому.

— Ты вниз не смотри, ежель боишься… — голосок Гони раздался впереди, она уже потихоньку перебралась на другую кочку. Но ей-то что — махонькая, легонькая…

И тут я впервые порадовалась, что такой тщедушной да тонкокостной уродилась. Была бы пышнотелая, как всегда мечтала, сроду бы такой путь не одолела, умаялась бы, да еще и под собственным весом в топь бы ушла.

— У нас неподалеку от деревни трава озеро одно затянула… — Я палку выбрала, осторожно ею проверила кочку, лишь тогда с места сдвинулась. — Вот там ужо чертовых окошек было — не счесть…

Жердь эта может помочь, если я провалюсь — иначе потом не выбраться на твердое место. Только кто меня тянуть будет — не куколка же размером в мои две ладони? — но о том я старалась не думать, полагаясь на Гоню во всем. Раз сказала — выведет, значит, нужно молчать и идти следом. Она легонькая, не опасно след во след передвигаться, не растянет она траву-то. Сухих островков много было, вскорости я уже почти успокоилась, да и путь оказался не таким и сложным.

Один раз только вот отвлеклась на беду, как увидела алые цветы огромные — с меня ростом, и вот рот раззявила, любуясь ими.

Гоня и исчезла. Куда подевалась — ничего не понять. Потом гляжу — в одну сторону туман едкий зеленый ползет, там пауки ползают, гады ползучие шипят, кольцами свились, а Гоня моя на сухом месте стоит, глазенками сверкает, ждет. Страшно туда идти… Еще и сплавина, кажись, на пути — ковер из травы шевелится, как живой. Жутко. Чтоб пройти, место то ветками загатить нужно, а где их взять-то?.. И мхи разрослись, укрыли все зеленым покрывалом.

А в другую сторону тропа твердая ведет, земля ступенями выдолблена, и кажется, что легче легкого на тот край пройти. И цветов алых огни горят дивные, словно кто костры разжег. Моргнула я — и вот уже не костры полыхают, а холодное пламя рубина виднеется, будто лепестки узкие из камня самоцветного вырезаны, да так ловко отточены, что все прожилочки видны, и на гранях лунный свет играет переливами серебристыми.

Гоня кричит что-то, а что, не разобрать, туман все густеет, плотнеет…

И вот из-за цветов этих вышло чудо чудное — такой одежи я отродясь не видывала. Штаны черные, узкие больно, кафтан странный такой, на груди распахнутый, а там белоснежное кружево пенится. И шапка дивная — высокая, узкая, как труба печная. Смешной такой, на кузнечика похож.

— Ко мне иди… тут ни забот, ни тревог не будет… — А глаза у мужичка того зеленые-зеленые, будто трава свежая майская, но взгляд с хитрецой, прищур лисий.

Я и застыла — но как манит меня что туда. Еще и аромат от цветов поплыл дивный, и волна удушливая эта медовая дурманит, как на поводке ведет. Не успела я ничего понять, как уже ступила на тот сказочный берег, но в тот миг, как улыбнулся дух болотный, клыки острые я у него увидала, да и зрачки его сузились — словно змеиные стали. Отшатнулась я, едва в подоле своем не запуталась, за дерево ближайшее ухватилась, стою, отдышаться пытаюсь, а запах медвяный горчить стал, кашель напал — сухой, царапающий горло так, словно стекла битого я наелась.

— Сюда иди, кому говорю! — это Гоня кричит.

И как я успела увернуться от рук этого умертвия с клыками, и сама не знаю — закружилось все, завертелось, через гадов и мхи перепрыгнула, хорошо, палка еще в руках была, на нее опиралась… Гоня облегченно выдохнула, но смотрит грозно, сурово.

— Я что говорила? Никуда не ходить! За мной — след во след!

А я на траву легла, в небо уставилась.

И сдалась мне эта наука? Домой хочу…

— Выполнила ты задание Василисино… — Куколка Гоня рядом села, меня по голове гладит, а боль и тоска уходят, тают в туманном мороке. — Все сделала, со всем справилась, с пути не сбилась… Вернулась из мертвого царства… Ежели бы ты не готова была меня спасать да жизнью своей делиться, ушла бы навеки навьими тропами гулять. Нет места в волшебной школе злу да мерзости. Нет места тому, кто о себе только думает. Таких сразу прогоняют.

— А я… казалось, что я — зло? — Отчего-то вопрос этот мне легко дался, словно бы и не мучила меня тьма все эти годы, будто не снились мне страшные сны о том, как блуждаю я болотами зыбкими на краю иных миров — жутких миров, где людям места нет, где воздух затхлый и дышать им невозможно, где под ногами паутина да грибницы гнилые, а над ними вьется мошкара, укусы от нее гнойниками по телу расползаются, яд в крови болотной жижей растекается… Не спастись никому в этом месте проклятом. Просыпалась я в ужасе, паутина эта липла ко мне, следы алые оставляя — иногда даже шрамы тонкие вились потом по запястьям или ключицам. Едва видимые, белесые. Кто не знал о моей беде, и не заметил бы их.

— Сны эти тебя в Зачарованном лесу тревожить не станут… — Гоня продолжала меня гладить, и руки ее, прежде бывшие ледяными, отогрелись, казалось мне — скользят по коже солнечные лучи, узор дивный ткут. Отогреваюсь я от холода навьего, возвращаюсь в мир живых.

— Откуда ты… узнала? — надтреснуто, горько… Неужто это мой голос такой хриплый. Как птичий клекот. Или скрип старых стволов в тишине ночного леса.

— Я много чего знаю… теперь, когда крови твоей вкусила. С нею знания, память, мысли моими стали. Их я Василисе бережно передам. Ей пригодится все то — будет она знать, чем помочь тебе. А помощь нужна… Ты сильная, Аленка, такой силы давно не видала я среди смертных. Да вот глупая больно… Не умеешь силой своей владеть, управу на нее найти надобно. И в том тебе Василиса и сподможет. А нам возвращаться пора — скоро рассвет.