Смертоносная Зима - Роберт Линн Асприн Страница 13

В первый момент ей показалось, что гром и молнии обрушились на все ее тело, но это были лишь громкие шаги множества бегущих ног и песнопения жрецов Вашанки, которые в полном составе явились к ее дому с развевающимися боевыми вымпелами и оглушительными горнами, разрывающими барабанные перепонки.

Нико был, застигнут врасплох так же, как и Роксана. Он обнял ее и, крепко прижав к себе, произнес:

— Не волнуйся. Я позабочусь о них. Оставайся здесь и призови всех своих слуг — не потому, что я не сумею тебя защитить, — так, на всякий случай.

Колдунья видела, как он поспешно надел на мокрое тело доспехи и выбежал наружу с оружием в руках.

Ни один смертный не вставал прежде на ее защиту. Поэтому, когда Роксана, окруженная змеями и мертвецами, поднявшимися из могил, увидела, как Нико повалили наземь, обезоружили, бросили в клетку (нет сомнений, что она предназначалась для нее) и увезли прочь, она зарыдала — по тому, кто ее любил, но был отнят у нее ненавистными жрецами.

И тогда она замыслила месть — месть, которая будет обрушена не только на жрецов, но и на Ишад, эту вероломную некромантку, и на Рэндала, которого не стоило выпускать, да и на весь Санктуарий — на всех, кроме Нико, самого невинного из них, который, останься он с ней чуть-чуть подольше, наверняка признался бы ей в любви по собственной воле и таким образом стал ее навеки.

А что до остальных — их ждала расплата в Аду.

Некая дама держала свой путь в Санктуарий вместе с караваном из Сумы, после Аурвеша обросшим попутчиками. Ее лица никто не видел — его скрывала густая двойная вуаль из белой и серо-голубой ткани. Она покрывала всю ее голову, напоминая миниатюрную палатку, закрепленная венком из таких же белых и серо-голубых цветов. В грязно-белой шерстяной домотканой робе сумских погонщиков скота дама в вуали казалась довольно бесформенной; похоже, она была либо довольно полной, либо ждала ребенка. Путешественники часто заматывали шарфами нижнюю часть лица, предохраняясь от холода, но женщина в вуали никогда не показывала своего лица выше бровей и ниже огромных темных глаз.

Естественно, что погонщики каравана и попутчики удивлялись, строили предположения, высказывали различные мнения и спорили по этому поводу. А невинные малыши и прямолинейные подростки были настолько бестактны, что спрашивали ее в лоб, почему она прячется за вуалью и под этой бесформенной одеждой.

— О, мой дорогой малыш, — отвечала дама в вуали ребенку, потрепав его по пухлой смуглой щечке своей изящной и довольно хорошенькой ручкой. — Это из-за солнца. От него я вся покрываюсь зелеными бородавками. Правда, ужасно?

Однажды подобный же вопрос был задан одной из спутниц, которая сочла возможным выйти за грань приличий и пренебречь учтивостью.

— Сифилис, — скупо ответила дама в вуали. Женщина, задавшая вопрос, видимо, была лишена чувствительности настолько, что даже не покраснела и не извинилась. Только глаза ее расширились, и она вдруг вспомнила, что ее ждут в другом месте.

Первое объяснение всерьез не восприняли: если это было так, как мудро заметили попутчики, то почему она не носила перчаток на руках, которые оставались очень красивыми — руки настоящей леди? Второе объяснение прозвучало пугающе. К нему отнеслись с подозрением, но кому охота было ненароком подцепить сифилис или нечто подобное? Люди стали ее сторониться, просто на всякий случай.

Охранник из Мрсевады, крупного телосложения и припои наружности, тоже оказался прямолинейным, но на иной манер. Он знал, чего можно добиться своей сверкающей белозубой улыбкой на красивом лице. Она уже принесла ему немало побед и принесет еще больше. Пообещав своим приятелям, что скоро узнает разгадку, он с наглой самоуверенностью обратился к даме в вуали:

— Что ты прячешь под всем этим тряпьем и вуалью, дорогуша?

— Лицо сифилитички и беременный живот, — ответила ему женщина без лица. — Хочешь посетить меня сегодня ночью в моей палатке?

— Ах… я, ох, нет, я только хотел…

— А что прячешь ты за этой фальшивой улыбкой, стражник?

Он растерянно заморгал, и ослепительная улыбка исчезла с его лица подобно тому, как рассеиваются в небе пушистые белые облака.

— А ты остра на язык, дорогуша.

— Это верно, — ответила она. — Думаю, ты понял, что мне не нравятся мужчины с обаятельными улыбками…

Красавец стражник ушел.

После этого больше никто не задавал ей вопросов. Более того, стражники, попутчики и погонщики каравана, оставив ее в покое, действительно стали остерегаться этой женщины в вуали — в конце концов, она ведь на самом деле могла и не быть леди…

Она заплатила за дорогу — причем полностью — не споря и не жалуясь, только чуточку поторговавшись (что говорило о том, что ничто человеческое ей не чуждо), однако не была при этом надменной. (Большинство людей благородного происхождения обычно демонстрировали свое превосходство тем, что устанавливали цену, которая, как правило, не вписывалась в представления о справедливой сделке, — и не желали платить больше. Другие же, наоборот, тут же выплачивали требуемую сумму, дабы показать, что они слишком благородны и далеки от того, чтобы торговаться по мелочам с какими-то владельцами караванов или с клерками, занимающимися резервированием мест.) Она взяла с собой воду и пищу и не причиняла никому беспокойства, предоставленная сама себе, если не считать того, что дала немало поводов для разговоров о своей персоне.

Хозяин каравана, высокий мужчина, заросший бородой и, видимо, умудренный опытом, не верил, что она больна сифилисом или была рябой от оспы, как не верил и в то, что она беременна. Не находил в ней ничего зловещего только потому, что она отказывалась показывать свое лицо. Именно поэтому он (а звали его Элиаб) неприветливо встретил небольшую делегацию, состоявшую из трех женщин и смиренного мужа одной из них, когда они пришли с требованием, чтобы эта особа сняла вуаль и удостоверила свою личность на том основании, что она была загадочной, а значит, зловещей и своим видом пугала детей.

Господин Элиаб посмотрел на них сверху вниз, в буквальном и переносном смысле.

— Покажите мне тех детей, которых пугает леди Сафтерабах, — заявил он, сделав ударение на имени женщины. На самом деле она расписалась у него просто как Клея — весьма распространенное имя в Суме. — И я сделаю так, что они забудут ее, показав им кое-что пострашнее.

— Хм. И что же это может быть, господин хозяин каравана?

— Я! — рявкнул он, и его заросшее бородой лицо приняло грозное, зловещее выражение. Одновременно с этим он выхватил из-за пестрого поношенного кушака кривую саблю и, сжав вторую руку в кулак, неожиданно атаковал их.

Он сделал всего лишь один стремительный выпад, а члены делегации, пронзительно вопя, уже бросились от него врассыпную.

Когда на следующее утро Элиаб встал — с восходом солнца, конечно, — оказалось, что дама в вуали уже приготовила ему завтрак из собственных запасов и с невозмутимым видом точила его кинжал.