Наполеон. Книга 2. Стать Богом - Игорь Пронин Страница 13

Какой приказ у казаков, Остужев так и не узнал, но стрелять в него они не стали. Он каблуками заставил коня перейти на галоп. Донцы выскочили на дорогу совсем рядом с ним, но все же немного отстали. Впрочем, ненадолго — гораздо лучшие наездники, они сокращали расстояние до жертвы с каждым мгновением. Сунув разряженный пистолет за пазуху, Остужев левой рукой, потому что именно с этой стороны приближался враг, вытащил саблю. Когда донец попытался дотянуться до его спины шашкой, беспредметник отточенным движением снизу вверх сильно отбил ее назад, а потом молниеносно распорол противнику руку острием сабли до самой кости. Заключительный взмах, который должен был отбить новый удар, оказался излишним — крича от боли, казак поворотил лошадь.

Двое других, увидев судьбу товарища, сближаться не спешили, предпочтя сначала взять Остужева в клещи. Беглец зажал саблю зубами, левой рукой вцепился в гриву коня, а освободившейся правой вытянул из-за пазухи пистолет и неожиданно швырнул его в того казака, что оказался слева. Тот, не видя начала движения, не успел пригнуться и, получив сильный удар в висок, откинулся назад и выронил шашку. Теперь Остужев уже сам направил коня на последнего противника. Казак решил ускакать и пришпорил скакуна, но начинавший уставать конь Александра сумел-таки с ним почти поравняться, зайдя слева. Донец, видя угрозу, ловко перекинул шашку в левую руку, но этой секунды беспредметнику хватило, чтобы мгновенным, и в то же время точным движением перепрыгнуть казаку за спину. Затем лезвие сабли прошлось по горлу врага. Конь, почувствовав гибель хозяина, остановился и едва не сбросил обоих, но Остужев, сам не зная почему, сильно ударил его по голове эфесом сабли. Это, как ни странно, подействовало, и конь лишь недовольно храпел, пока он избавлялся от трупа казака. Обыскивать его времени не было, и вскоре Александр снова скакал к Москве.

— Ну вот, в седле-то оно удобнее! — крикнул он, обернувшись на миг. — Не на того напали!

Тем не менее, добравшись до постоялого двора, в окнах которого горел свет, а через приоткрытые ставни доносилась веселая песня, Остужев предпочел отпустить лошадь. В конце концов, за столами могли бражничать и товарищи тех, с кем он недавно так жестоко обошелся. Он вошел, и благополучно устроился в полутемном уголке, спросив тарелку щей и водки — просто чтобы не отличаться от остальных. Александр уже совсем было собрался подремать вполглаза, как к нему подсел неприметный человек с поднятым воротником и добродушно улыбнулся, глядя ему прямо в глаза. Это был один из «сыщиков», но не тот, что спешил к дороге предупредить о засаде.

— На ловца и зверь бежит! — спокойно сказал «сыщик». — Вы только не пугайтесь, а то норов у вас, кажется, крутой. Штанина вот кровью запачкалась. Вы бы ее щами полили, что ли... Запах будет — про кровь никто и не подумает.

— Кто вы такой? — отрывисто спросил Остужев, под столом прижимая к животу гостя кинжал. — Что вам нужно?

— Никанором меня кличут, — на лице «сыщика» не дрогнул ни один мускул. — А нужно мне просто-напросто вам помочь. Ну, а если не получится — уберечь ту вещь, которая при вас. Сперва-то мы хотели просто вас придержать, да обыскать. Со многими так было — приметы мы получили неопределенные. Но как господин Байсаков с вами заговорил, тут нам сразу все ясно стало.

— Я могу убить вас в любой момент. И если здесь еще десять, двадцать ваших людей — я справлюсь. Отстаньте от меня сейчас же.

— Вот как? — Никанор явно расстроился. — Жаль, я думал, вы обрадуетесь помощи. Впрочем, спасибо, что предупредили: у нас была информация о том, что вы беспредметник, но не было уверенности. Значит, боец, да? Это хорошо. Думаю, только поэтому вещица все еще при вас. Как и ваша голова, конечно же.

— Говорите, кто такие «мы» и убирайтесь! — Остужев слегка надавил на кинжал. — Быстро!

— Мы — некая организация... — Собеседник поморщился. — Вы мне, кажется, кафтан прокололи. Мы — те, кто старается сделать этот мир лучше. Мы пытаемся принести людям свет знания. К сожалению, это приходится делать в некоторой тайне, и...

— Иллюминаты? — вспомнил Александр. — Вы — представитель тайного общества?

— Иллюминаты?.. — Никанор немного растерялся. — Я бы предпочел называть себя масоном. Впрочем, не всякому масону можно верить. Сейчас это модно и чуточку опасно, многие лишь играют в игры, но мы... Мы посвящены в некоторые тайны нашего мира, как вы понимаете.

— Вам не получить предмет. Уходите.

— Да мы и не стремимся! — Масон встал, потому Остужев еще сильнее нажал на рукоять кинжала. — Ведь главное — чтобы его никто не получил, верно? А к вам идет сам Наполеон, хозяин Европы. Может, вы и с ротой справитесь, но шестьсот тысяч солдат вам не по зубам. Подумайте об этом, а мы будем рядом. Только помните, что время идет. И Наполеон идет тоже. И, кстати, не торопитесь менять место. Мы ваши друзья, мы никому о вас не расскажем и до утра вас не побеспокоим.

Сперва Остужев хотел все же уйти, но потом передумал. Щи и водка успокоили его, согрели, стало уютно. Он знал, что совсем не уснет — специально учился обходиться без глубокого сна неделями. Но подремать после тяжелого дня было необходимо. Закрыв глаза, он думал о том, что в Петербург, к Аракчееву, скорее всего придется пробираться самому. Ивану он вполне доверял, но если его будут искать, то Байсакову придется кое-что рассказать и другим людям, а вот им Александр довериться не мог. Вспомнился Санкт-Петербург, в котором он не был с тех пор, как вернулся в Россию четырнадцать лет назад. Остужев выезжал во Францию в составе тайной русской миссии к лидеру Директории, Баррасу. Начальник Остужева, добрый толстый Штольц погиб, и тогда Александру пришлось узнать многое о предметах, и той тайной борьбе, которая всегда их окружает. Он даже побывал личным секретарем генерала Бонапарта, и родина встретила сына неласково.

Январь-март 1798 года

Одиночная камера в Петропавловской крепости, вот куда для начала поселили прибывшего из-за границы печального молодого человека. Летом там, возможно, царила приятная прохлада, но зимой Остужев отчаянно мерз. Но он был даже рад этому: холод помогал отвлечься от мыслей о любимой женщине, им же самим и застреленной. Каждую ночь Александру снилось, как Джина нападает на Антона, и, спасая его, не думая больше ни о чем, он спускает курок. Пуля попадает ей в грудь, и красное пятно расплывается на белой ткани. Он мечтал однажды, хотя бы во сне, поступить иначе, но понимал, что это будет означать лишь его окончательное сумасшествие. Вот в таком состоянии, находясь на грани помешательства, он был вынужден отвечать на вопросы следователей.

— Верно ли, что после гибели вашего непосредственного начальника, вы приняли французское подданство и передали властям бумаги государственной важности?

— Верно ли, что пошли на службу к генералу Бонапарту, и раскрыли ему секреты, касающиеся способности России вести войну?

— Верно ли, что вы дважды спасали негодяю жизнь, и он называл вас своим другом?