Башни земли Ад - Владимир Свержин Страница 13

Крепость напротив константинопольских башен султан Баязид велел поставить еще несколько лет назад, намереваясь взять осадой вечный город. Довести до конца возведение османской цитадели султан так и не успел, но все же каменные укрепления имели довольно грозный вид и внутри ее стен воины Тамерлана разбили свой лагерь в относительной безопасности от вылазок противника.

Чуть свет в крепость пробрался некий человек из Константинополя. Страже он назвал себя Гази-Мехмедом ибн Даудом, слугой Мир-Шаха, полководца Баязида, оставленного не так давно у стен ромейской столицы. Тщательно обыскав, телохранители доставили перебежчика к Тамерлану.

— …Слова восхищения бледнеют пред тем восторгом, который испытывает мой господин. Храбрый Мир-Шах паша, большую часть жизни проведший в сражениях, склоняет перед тобой голову, ибо нет в подлунном мире равного тебе.

Тамерлан пристально оглядывал посланца, лицо которого казалось скорее простодушным, нежели хитрым, но за видимым простодушием часто скрывалось изощренное коварство.

— Ты рисковал жизнью, чтобы передать мне восторги твоего господина? — не спуская с турка внимательного взгляда, спросил Тимур.

— И это тоже, о великий. Когда до нас дошла весть о разгроме под Анкарой, мой господин решил, что для султана, да продлит Аллах годы его, пробил последний час. Только это и подтолкнуло моего господина перейти на сторону императора ромеев. Но твоя доброта нашла путь к сердцу Мир-Шаха так же легко, как солнечные лучи к цветку, распускающемуся под синим небом. Со скорбью в сердце он пошел служить иноверцам. Теперь же, узрев воочию светоч мусульманского мира в сиянии величия и славы, склоняет пред тобой выю и предается тебе душой и телом. То же скажут и все, кто повиновался слову Мир-Шаха и перешел на сторону гяуров.

— Отчего же ты не пошел к султану Баязиду? Ведь он здесь, свободен и стоит во главе войска.

— Мир-Шах опасается, что Баязид не пожелает выслушать его и не захочет знать, что вынудило уйти на сторону врага. При Анкаре татары, шедшие в войске Баязида, перешли на твою сторону, а сербы вовсе бежали с поля боя. Вряд ли после такого несчастья султан пожелает разбираться, где измена, а где — расчет.

— Это правда, — кивнул Тамерлан. — Что же предлагает Мир-Шах?

— Под командованием моего господина в Константинополе более пяти тысяч воинов. Император не слишком доверяет вчерашним противникам, но его войско невелико, и потому государь ромеев вынужден нанимать всякого, кто готов поднять оружие в его защиту.

— Разумно.

— Поскольку император не доверяет воинам Мир-Шаха, он держит их там, на первой стене, чтобы при штурме они полегли среди первых, но казармы находятся в самой крепости, и потому янычарские орды то и дело проходят через ворота в город и обратно. И если ты дашь сигнал, наши храбрецы в один момент захватят надвратные башни второй и третьей стены и откроют тебе проход в сердце Константинополя.

На губах Тамерлана появилась недобрая усмешка.

— Я обдумаю твои слова и дам знать, Гази-Мехмет ибн Дауд, а сейчас скажи, какую награду желает получить Мир-Шах паша за свой подвиг?

— Твой милостивый взор, о величайший из величайших, — лучшая награда, но если мудрейший из мудрых, Повелитель Счастливых Созвездий назначит моего господина комендантом поверженной столицы, Мир-Шах будет счастливейшим из смертных.

— Я подумаю, — повторил Тамерлан. — Тебя же сейчас накормят и наградят за проворство.

Стражники вывели радостного перебежчика, и советники наперебой загалдели, убеждая Железного Хромца воспользоваться удачным случаем.

— Это прекрасная возможность, — твердили они. — Мы ворвемся в крепость, как ураган, и ничто не сможет остановить нас!

— Глупцы, — оборвал их Тамерлан. — Мы ворвемся в крепость, предавая все огню и мечу, а потом поставим изменника Мир-Шаха комендантом. Ведь именно такова цена предательства.

— Но ведь император ромеев — неверный, — напомнил кто-то. — И стало быть, здесь нет измены.

— Измена остается изменой, будь на месте императора даже сам шайтан. Можете не сомневаться, так же легко, как сегодня ромеев, завтра Мир-Шах предаст и нас. Он вернется к султану Баязиду с ключами от константинопольских врат и тот озолотит его, ибо ему такой вот Гази-Мехмед вложит в уши слова о том, что верный паша с самого начала задумал отдать крепость владыке правоверных. Все остальное были лишь уловки, военная хитрость.

Тамерлан встал с трона и огляделся.

— Где Хасан Галаади?

— Ему не подобает быть на военном Совете, — с ревностью в голосе напомнил один из темников. [7]

— Лишь я могу сказать, что подобает и что не подобает. Этот дервиш, может быть, не умеет так ловко скакать на коне и стрелять в цель, как вы, но никто из вас не разумеет в военном деле, как он. Найдите его! — скомандовал Тимур.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, — раздалось вокруг.

— Когда я шел сюда, — вспомнил один из приближенных Великого амира, — он спал на боевой галерее, что над нами, подложив под голову миску…

«Иблис его покусай, — подумал Хасан, приоткрывая глаз и оценивая, достаточно ли крепко дремлет разморенная на солнце стража. — Кажется, все в порядке». — Он сдвинул в сторону миску и аккуратно вернул в щель предварительно вынутый оттуда камень.

Длинной заточенной тростинкой Тамерлан рисовал что-то на дощечке, засыпанной песком. Лицо его было задумчивым и усталым, но в каждом движении чувствовалась энергия, казавшаяся невероятной в столь преклонном возрасте. Рисунок забирал все внимание Тимура, и даже самым верным советникам Великого амира не было позволено приблизиться и узнать, что за дивные знаки или непонятные письмена выводит Повелитель Счастливых Созвездий на зыбкой поверхности.

Хасан Галаади вошел в залу, почтительно склоняя голову перед Тамерланом.

— Мне сказали, ты спишь, — не то спрашивая, не то утверждая, бросил Тимур.

— Даже если тело мое объято дремотным оцепенением, дух бодрствует. Ибо когда же, как не во сне, когда бремя земных нужд перестает донимать, возноситься человеку душою к трону отца небесного. Пока твои люди своим зовом не вернули меня из холодной синевы на разогретый камень, я размышлял, и сами собой у меня сложились короткие строки. Я бы назвал их слова сердца: «Жить в этом мире, что может быть интересней? Но душа моя жаждет удалиться от мира сего». [8]

— Погоди удаляться! — раздался на канале связи возмущенный голос Лиса. — Ты шо, мы еще поперек Альп баррикады не возвели. Щас ты его бросишь на произвол судьбы, он, в смысле Тамерлан, а не произвол, огорчится и ломанет куда глаза глядят. А глаза у него, как водится, глядят с лукавым прищуром, шо та шестидюймовка «Авроры» на Зимний дворец.