Король и королева мечей - Том Арден Страница 13

Наверняка он был готов потребовать свою долю барыша.

— Проклятие, проклятие! — Раджал в сердцах стукнул по камням городской стены. — Все, что мы заработали! Все псу под хвост! — Он обернулся к своему спутнику, своему собрату по драке на мечах. — Теперь ты доволен, эджландец? Довозмущался?

— Радж, прости. Я понимаю, что был неправ. Просто эта свинья... он так смотрел на тебя, и я не выдержал. Я сделал это ради тебя...

— Ради меня! — фыркнул Раджал и ткнул Нову кулаком в грудь. Мальчик в красном покачнулся. — Слушай, эджландец, когда тебе в следующий раз захочется что-то сделать ради нас, лучше не делай ничего. Не делай, понял? Ты нам не нужен, мы без тебя обойдемся, и еще как...

Снова пошел дождь. Мила по-прежнему тревожилась за Дзади. После побоев толстяк шатался, ноги его подкашивались.

— Братец Радж, ну помоги же ему!

Но брат не слушал ее.

Раджал угрюмо шагал по раскисшей тропе, ведущей к лагерю. Весь мир за городской стеной представлял собой грязь и слякоть, смешение черного, зеленого, серого, коричневого, лилового и синего. Над холмами нависло зловещее грозовое небо. В низине недобро клокотала набухшая от дождя река Риэль. Бродячие актеры шли через рощу, которая отгораживала ваганский лагерь от городских стен Варби.

— Обойдетесь без меня? — Услышав эти слова, Раджал резко обернулся. Нова, не отстававший от него, схватил его за руку. — Ага. Точно так же, как тогда, когда вы напоролись на засаду возле Ярля. Или как тогда, когда на лагерь напали возле озера Лигар. Ты чего хочешь, Раджал? Хочешь, чтобы тебя всю жизнь колотили? Хочешь лизать этим гадам задницы, да еще и спасибо говорить за то, что позволили, да?

— Это не мне чуть физиономию не расквасили в...

— Это не я ползал по земле...

Мила закричала:

— Братец Радж, с Дзади что-то не так!

Но Раджал не спускал глаз с мальчика в алом костюме. Он язвительно рассмеялся:

— Да, я ползал по земле. Отвратительно, правда? Отвратительно и то, что мне неохота отдавать этим свиньям наш заработок, что я готов отдать только его часть, потому что от этого никуда не деться. Жуть, как отвратительно — не провести ночь в каталажке, где с утра тебя хорошенько выпорют. Еще как отвратительно — не лишиться разрешения, не быть высланным обратно на север в каторжный лагерь. Как все это отвратительно! Но как я мог забыть?! Тебе ведь никогда не случалось томиться в каторжном лагере, верно, эджландец?

— О Радж, Радж, — пробормотал мальчик в красном костюме, скрипнул зубами и запрокинул голову. Все время, пока Раджал распекал его, он медленно ходил по кругу и время от времени бил кулаком в ладонь другой руки. Он весь вымок. Скоро с волос его потечет черная краска.

Раджал не унимался:

— Вот уж не знаю, чего ты там натворил и от кого убегаешь. Но ты уж больно далеко зашел, а, эджландец? До Тарнских равнин всего-то тысяча йелей, так почему бы тебе не отмыться от бузинного сока и не отправиться к своим сородичам? Им еще как понравится твоя белая кожа, твои светлые патлы. И почему бы тебе в солдаты не податься, а? В синемундирники, а? Житуха у них легкая. Торчи себе весь день возле вонючей калитки да бормочи: «Раскошеливайся, раскошеливайся!»

Нова вдруг обернулся к товарищу и стукнул кулаком по лицу. В следующий миг мальчики сцепились, упали на землю и начали драться. Они били, щипали и пинали друг друга. А потом Нова откатился, вскочил и, не разбирая дороги, побежал под дождем куда глаза глядят. Он пробежал под густыми кронами вязов и скрылся из глаз.

Раджал без сил повернулся на спину. Из носа текла кровь, болела избитая грудь.

«Ох, Нова, Нова!»

На лицо мальчика падали крупные капли дождя.

Мила принялась трясти его за плечи:

— Братец Радж, ну посмотри же на Дзади! Он не может идти! Братец Радж! О братец Радж, помоги ему!

— Дзади... Милый Дзади...

Морщинистые сухие руки гладили залитые кровью волосы. Тяжело, с присвистом дыша, толстяк лежал на длинной лежанке у стенки видавшего виды фургона. Рана на его лбу была довольно глубокой.

— Он ведь не умирает, правда, Великая Мать?

— Нет, девочка, нет! — Великая Мать посмотрела на печку посреди фургона, на огне грелся маленький медный котелок. — Братца Дзади ударили по голове, вот и все. От такого удара кто хочешь лишился бы рассудка. А мой бедный двоюродный братец и так уже лишен разума, правда ведь? Ну вот...

Старуха с улыбкой сняла с огня котелок, поднесла к носу и глубоко вдохнула. Собственно, могла бы и не вдыхать — крепчайший аромат уже успел распространиться по фургону — смесь запахов трав и специй, снадобий и настоек, которые Великая Мать, сохранявшая спокойствие и присутствие духа даже в самых трагических обстоятельствах, быстро собрала из многочисленных таинственных бутылочек, мешочков, коробочек и флакончиков. Смесь была горячей, очень горячей, но Великая Мать, не поморщившись, зачерпнула ее ладонью и нанесла на рану на лбу Дзади.

Птица, восседавшая на плече Милы, выжидательно моргала — похоже, она нисколько не сомневалась в целительском даре Великой Матери. Не сомневалась и сама Мила. Глаза ее были широко раскрыты, взгляд полон любви и восторга. «А вдруг когда-нибудь, — думала девочка, — и я обрету дар, как у Великой Матери? Стану ли я Великой Матерью?» Этого вопроса девочка ни за что не задала бы вслух, но как она надеялась на то, что это будет так!

Ей и в голову не приходило, что, наверное, к тому времени, когда такое сможет произойти, Великой Матери Ксал уже не будет рядом с нею. Мила была ребенком, которому открывались многие взрослые тайны, но эта тайна была слишком велика. Как бы она смогла жить без Великой Матери? Как бы смогли жить без нее все остальные? Мила знала о том, что для ваганов старуха Ксал была кем-то очень особенным, она несла в себе ключ к судьбе всего народа.

Поначалу, когда бродячие ваганы с величайшим почтением и даже страхом отзывались о старухе Ксал и говорили о ней как о «той, что нанесла удар», Мила не понимала, о чем речь. «День Ириона», которому суждено было запечатлеться в ваганских мифах, в памяти девочки остался как в тумане. Если она и помнила об этом, то лишь как об истории, которую ей кто-то рассказал. Неужели и вправду эта худощавая старушка, такая тихая и добрая, могла начать великую битву? Как бы то ни было, рассказывали эту историю именно так, и те ваганы, которые никогда и близко к Тарну не подходили, об «Ирионском Дне» говорили шепотом и почтительно склоняли головы перед Великой Матерью. Как же Миле хотелось стать такой же! Но старуха только ворчала на нее и просила не думать о глупостях.

Птица взъерошила перышки. Дзади застонал. В любое мгновение он мог открыть глаза.

Раджал сидел в углу. Вид у него был унылый и испуганный. Закутавшись в яркое лоскутное одеяло, он стал почти неотличим от прочего тряпья и утвари, которыми был набит фургон. Тут ступить было негде из-за обилия всевозможных сковородок, половников, ложек и ножей, рулонов ярких тканей, лент и занавесок, ваз и бутылок, сундуков и мешочков, и все это стонало и звякало, скрипело и клацало.