Дева войны. Кровь и пепел - Наталья Павлищева Страница 14

У княгини Ирины грустные глаза, и от этого она казалась старше своих двадцати двух лет. Грустить есть отчего, вдовые княгини редко снова выходят замуж, вырастит Ваську до относительной взрослости – и в монастырь. А княгиня – красавица… И вдруг меня обожгло: но ведь Козельск должен пасть и все жители погибнуть! И вот эта княгиня, и ее маленький Васька. Стало не по себе, очень трудно смотреть на будущих покойников. А я? Если выйду замуж, то уеду в Коломну, но ведь и ее возьмут Батыевы войска. А Лушка? Анея? Отец, которого я хотя еще и не видела, но уже люблю?

Впервые мелькнула мысль рассказать им хоть что-то, может, спасутся? Кому рассказать, как? Во-первых, под каким соусом я смогу это подать? Мол, мне после падения с Зорьки не только память отшибло, но и видения являться стали про ваше страшное будущее. Бред. Конечно, не поверят.

Я поймала себя на том, что в голове засела еще одна подленькая мыслишка: если я хоть что-то изменю в прошлом, в которое попала, то моего собственного будущего не будет, значит, и возвращаться будет некуда. А какое будет? Не знаю, лучше или хуже, но в нем может не оказаться Насти Федоровой. И как тогда, навсегда оставаться здесь? Вот это вопрос!

Я даже с маленьким князем играла рассеянно, даже едва не влипла, попытавшись рассказать ему стишок про Таню, которая громко плакала, уронив в речку мячик. Хорошо, что вовремя опомнилась и переключилась на сороку-ворону, которая кашку варила и деток кормила… Сказка про колобок князю очень понравилась, про варежку, ставшую домиком для зверей, тоже… На большее меня не хватило, вопрос о том, говорить или нет, не давал покоя.

Лушка подозрительно поинтересовалась, откуда я знаю эти сказки. Хотелось сказать, что я вообще много что знаю, чего не знают они, но решила не выдавать все сразу, осторожно попыталась дать понять, что мне приходят знания независимо от меня.

– Это я заметила. Тебе точно кто-то подсказывает. Ты не такая раньше была.

Я старательно вздохнула:

– Иногда такое подсказывают, что лучше бы и не знать.

– Чего? – оживилась сестрица. Тут бы вот и сказать самое главное или хотя бы дать понять, что знаю, но… меня словно что-то остановило. Через секунду я разозлилась сама на себя, это не что-то, а все тот же проклятый вопрос о возможности или невозможности вернуться обратно в свою жизнь, если скажу. Теперь я понимала, что этот вопрос не даст мне покоя до конца. Только какого конца?

Стало тоскливо, я снова почувствовала себя в большой мышеловке с прижатым пружиной хвостом и полной невозможностью избежать кары. Высшие Силы, миленькие, ну не гожусь я в героини, ей-богу! Господи, избавь меня от героизма, очень Тебя прошу. Я простая, расчетливая, деньги люблю (кто ж их не любит?), я вредная, даже глупая… Ну за что мне все это?!

Лушка так и не дождалась от меня толковых объяснений, что же это за сведения, о которых я предпочла бы не знать. На мое счастье, долго думать о чем-то или интересоваться чем-то одним сестрица просто не могла, а потому отстала.

Мы вернулись домой к вечеру, со двора уже все было занесено в дом и уложено в сундуки. Девок не видно, незадачливого Тришки тоже. На крыльце сиротливо висела лишь одна испорченная душегрея…

Анея мрачно поинтересовалась:

– Где были?

– У княгини Евдокии, – быстро отрапортовала Лушка.

Мы видели княгиню минут пять, остальное время действительно развлекали маленького князя, но при необходимости княгиня могла подтвердить, что мы были там. Больше вопросов не последовало, у тетки не было настроения что-либо выяснять.

Почувствовав, что гроза нас не коснулась, мы быстро похлебали остывшее варево и улизнули в свою светелку. Правда, Лушка все же успела расспросить Любаву:

– Здорово лупцевали?

Та прижала ладони к щекам:

– Ой как! Фанька только стонала, а Савка все в голос, кажись, до Чернигова слышно было. Трофим молчал. Ноне лежат все трое. Мать сказала, не отойдет душегрея-то, еще всыплет, чтобы дело знали, а не дурацкие хаханьки.

Я не выдержала:

– Лушка, душегрея же меховая, ее сушить в тряпках надо, не то покоробится.

– Думаешь? Как быть?

– Пошли, поглядим.

Мы подхватили по старому плату и побежали на крыльцо. Уже стемнело, но даже в сумерках было видно, что мех испорчен безнадежно, видно, содержимое ведра у Тришки оказалось горячим. Но мы все равно принялись старательно промокать душегрею платами, чтобы побольше влаги впиталось.

– А потом надо куда-то утащить и положить до утра на ровное, может, чуть расправится.

– Не расправится.

От этого голоса мы буквально подпрыгнули! Увлекшись своим делом, все трое даже не заметили, как на крыльцо, кутаясь в свой плат, вышла Анея.

– Девок пожалели?

– И душегрею тоже, – зачем-то заявила я.

Тетка посмотрела внимательно, вздохнула:

– Ее уже не спасешь. Надо только камни снять и жемчуга. Девок завтра в деревню отправлю, оттуда новых привезут. Вам поручу следить первое время, чтобы меха помоями не обливали. Сможете?

Мы только дружно кивнули в ответ.

Так у нас с Лушкой появились свои девки, у каждой по одной. Их на следующий день привезли из деревни. Теперь я собственница, и эта собственность стояла передо мной, теребя в руках кончик косы. Ростом и фигурой с меня, значит, тоже лет пятнадцать, замуж не отдали, и попала в холопки, видно, из-за родительских долгов. В предыдущий вечер я спросила Лушку как становятся холопами. Та пожала плечами:

– Ежели в полон возьмут…

– Какой полон в соседней деревне, Луш?

– Значит, закупы…

Я попыталась сообразить, закуп, видно, не вернувший долг. Ясно, передо мной стояла расплата по кредиту, это вам не двадцать первый век, здесь судебные разбирательства короткие: не вернул вовремя – либо сам, либо кто из родственников в холопы. А с холопом можно делать почти что хочешь, можно выпороть (правда, и нас с Лушкой тоже можно), можно даже убить. А вот это, как выяснилось, только по приговору. Чьему? Князя или вон воеводы.

Но приказать этой девке делать, что я захочу, можно.

– Как тебя зовут?

– Стеша.

Взгляд спокойный и не приниженный, никакой не холопский. Это хорошо или плохо? Видно, не глупа, выдержанна, но в обиду себя не даст. Я почувствовала к Стеше симпатию. Я изучала свою холопку, а Анея в это время изучала меня. Почувствовав на себе ее взгляд, я смутилась, снова обернувшись к девке:

– Что ты умеешь?

– Что нужно.

Лушка в это время допрашивала свою:

– А тебя как зовут?

– Таюшка.

Глазки не хуже Лушкиных стреляли во все стороны, можно поклясться, что она успела изучить все и всех на дворе.

Конец ознакомительного фрагмента