Вождь викингов - Александр Мазин Страница 14

— Но Гримар мог сам убить Ульфа! — возразила Гудрун. — И остался бы в живых.

Нож вновь замелькал, превращая здоровенную рыбину в аккуратные светлые пластинки.

— Нет, дочь моя, — Рунгерд покачала головой. — Если бы Гримар убил твоего будущего мужа, твой брат убил бы Гримара.

— За что? Ведь поединок был чистым? Брат не должен был мстить за пролитую кровь родича!

Вода закипела, и Рунгерд высыпала в нее две полные мерки зерна.

— Свартхёвди и не стал бы мстить, — сказала женщина. — За кровь родича не стал бы. Он убил бы его потому, что твой будущий муж — это почти что он сам. Свартхёвди жив, потому что побратим подарил ему эту жизнь. Теперь они связаны крепче, чем те, кого соединила Фрейя. Он убил бы Гримара, и никто не обвинил бы его в убийстве.

— Потому что это внутреннее дело рода? — Последняя рыбина лишилась головы.

— Потому что твой брат — из воинов Одина. Он — берсерк. А берсерк — это рука Всадника Слейпнира [11]. Человек может объявить поединок чистым перед людьми, но боги могут решить иначе. Но это не беда. Беда в другом… — Она помолчала немного, потом проговорила нехотя: — В твоем будущем муже слишком много жалости. Она может привести его к гибели. Он слишком много думает о других. Старается позаботиться обо всех. О чужих. Даже о рабах… А со своими он так нежен и мягок, что те, кто поглупее, начинают сомневаться в его силе.

Вода в котле вновь забурлила.

Гудрун побросала туда рыбу, затем кликнула мелкую девку-рабыню, чтоб прибралась и отнесла свиньям потроха.

Рунгерд тем временем нашинковала душистую травку. Но в котел не отправила: рано еще.

— А мне нравится, что он — нежен, — мечтательно произнесла Гудрун, вытирая руки листьями мяты и затем ополаскивая их в миске с водой. — Знаешь, мама, он действительно очень нежен. Не похож на других мужчин. Не потому, что он черноволос и маленького роста, — тут же добавила она, — а потому, что он… не знаю, как сказать… Когда мы с ним любим друг друга, я забываю, какого он роста… Он может быть огромным, как великан… С огромным мужским копьем… Хотя оно у него не очень-то велико, ты знаешь… — Гудрун смущенно хихикнула.

— Почему ты думаешь, что я знаю, каков его жезл Фрея? — ровным голосом произнесла Рунгерд, откладывая в сторону нож.

— Ну как же… Ты ведь лечила его. И я кое-что видела…

— Что же? — еще более спокойно проговорила Рунгерд.

— Как его копье изготавливалось к бою… — Гудрун засмеялась. — Многие мужчины желают с тобой возлечь, мама, потому что ты очень красива. Ульф, думаю, тоже был бы не прочь… Но хотел понастоящему он только меня! — Девушка счастливо улыбнулась. — Я почувствовала это, едва увидела его. Он так хотел меня тогда, что даже превратился в камень. А когда он впервые обнял меня… Здесь, в этом доме, на пиру, у меня даже голова закружилась. Она и теперь кружится, когда он обнимает меня, но тогда я не знала мужчин и не знала, как это бывает… сладко. Но… догадывалась.

— Это редко бывает сладко, — сказала Рунгерд. — Когда твой отец брал меня, чаще было не сладко, а больно.

Она опустилась на скамью. Дочь присела рядом.

— Мне тоже было немного больно… — сообщила Гудрун. — В первый раз. А потом так хорошо! Я бы сутками не вставала с ложа, будь моя воля… — Еще одна мечтательная улыбка. — Когда я обнималась с Эйвиндом Харальдсоном, когда он был моим женихом… Мне тоже было хорошо. Но Ульф — он… Я плыву в нем, как в озере. А еще… Мне хочется его убить. И себя тоже. Чтобы больше ничего не было. Чтобы мы остались такими навсегда… Хочу, чтоб ты знала: если его убьют, я взойду на его костер!

— Глупости, — дрогнувшим голосом проговорила Рунгерд. — Боги его любят… Все его любят… А если такое всё же случится, то ты останешься жить и растить его сыновей. Ты же не какая-то там влюбленная тир… У тебя есть долг перед предками…

Но Гудрун ее не слушала.

— Может быть, в нем кровь бога, мама? — мечтательно прошептала она. — Или — вана? Человек не может быть таким разным…

— Человек может многое, — Рунгерд обняла дочь, прижала ее голову к груди… чтобы та не увидела, как слезы текут по лицу матери. — Тебе досталось очень много счастья, доченька. Будь осторожней! Боги ревнивы к человеческому счастью.

— Но если Ульф сам бог, так пусть себе ревнуют… — пробормотала Гудрун.

— Ты должна быть очень, очень осторожна, — настаивала Рунгерд. — Ты вспомнила сына вестфольдского конунга? Ты знаешь, почему он умер?

— Эйвинд сломал хребет. Ты же сама так сказала.

— Ты не поняла. Я спросила: почему он умер, а не от чего. Если меч срубает кому-то голову, то виноват не меч, а тот, кто держит его в руке. А еще вернее, то, что привело убитого к смерти. А Эйвинда Харальдсона к смерти привела ты.

— Думаешь, было бы лучше, если бы Эйвинд стал моим мужем?

— Если бы это было лучше, то умер бы не он, а Ульф Вогенсон. Или нет… Но одно можно сказать точно: Эйвинд умер из-за тебя. Это обычное дело. Мужчины убивают друг друга, когда хотят получить женщину. Убивают за право владеть такими, как мы. А уж боги решают, кому отдать это право. Но ты должна знать, дочь Сваре Медведя: только боги решают, когда должна пролиться кровь. Боги или Закон. Но не ты. Даже если оружие, причинившее смерть, в твоей руке. Думай об этом так. Это правильно.

— Боги… — мечтательно проговорила Гудрун. Она не очень внимательно слушала мать. Слишком сложно… — Я бы хотела посмотреть на бога, мама. Мой Ульф… Он — как бог. Но все же не бог, — девушка засмеялась. — Мама… Можно тебя спросить… Мой брат Хельгу… Он действительно сын бога, как говорят люди?

— Да, — чуть слышно ответила Рунгерд.

— Значит, ты видела бога? Ты была с ним? С богом? Это был бог? Да? — Гудрун обратила к матери восторженное лицо и осеклась: — Мама, ты плачешь?

— Да, — овладев собой, твердо произнесла Рунгерд. — Да. Это был бог.

Поглядеть на бесплатное шоу съехались все соседи. С чадами-домочадцами, женами, рабами, запасом еды и выпивки. Но побездельничать им не удалось. Я настропалил Свартхёвди, и тот мигом организовал строительную команду из нескольких десятков человек. Стадион строить. Древесина (из той, что не годна на нормальное строительство) была уже заготовлена, так что за топоры, уважаемые гости.

Топоры у многих были с собой, а у кого не было, тем выдали. Датчане — мужики рукастые. Еще до полудня тренировочный городок был готов. Включая полноценный, в натуральную величину, макет корабля, то бишь забор в высоту борта со скамейками изнутри, носовой и кормовой частью. Даже имитацию мачты соорудили. Заинтригованы все были донельзя. Нельзя сказать, что скандинавы никогда не проводили тренировки с использованием всяких конструкций. Отрабатывали и посадку-высадку с драккара, и взятие городищ, но подход был другой. Например, при высадке упор делался на скорейшее формирование строя, а кто как десантируется — без разницы. Кто быстрее, тот и молодец. Все получалось более-менее организованно, но лишь потому, что бойцы одного хирда сами по себе — организованная структура. Они привыкли — вместе. И играть (игры — те же тренинги), и сражаться. Чувствовать в бою соратника, прикрывать его, если требуется, и не сомневаться, что он прикроет тебя. Но такое изумительное взаимодействие отрабатывалось годами действий боевых. Кто не вписывался в команду, тот отправлялся к рыбам. Естественный отбор. Но у меня не было времени на естественность. Мне нужен был пригодный к употреблению коллектив уже через месяц. И я над этим работал.