Форт Росс. Призраки Фортуны - Дмитрий Полетаев Страница 14

К тому же практически в первый день кадетам объяснили, что каждый из них проведет в этих стенах отпущенное только ему время и что срок их пребывания в академии решается совсем в другом месте. И в то время, пока они изучают положенный каждому предмет или курс, там — дальше палец обычно указывал вверх — их тоже очень внимательно изучают. Первый приказ, который они получили и который был негласным законом академии, — прекращение каких-либо дискуссий и обсуждений индивидуального опыта каждого.

Да и когда это было обсуждать? Всех или почти всех курсантов вместе собирала одна-единственная лекция — это «практическая история», на которой в отличие от обычного курса истории упор делался не на хронологический или политический аспект, а на социальную антропологию. Да еще физическая подготовка — кадетов обучали владению всеми видами холодного оружия и верховой езде.

В определенном смысле Дмитрий и Марго находились в привилегированном положении. Они были «парой», и потому в будущем, а вернее, в прошлом, им предстояло вершить совместные дела. К тому же оба были прикреплены к группе полковника Синицына. Хотя даже у них были разные «лабораторные» занятия, подразумевавшие практическое освоение пройденного материала. Кстати, только по этим занятиям и можно было хоть как-то судить о том направлении, к которому их готовили. Поначалу Дмитрия немного раздражало, что эти разовые задания им приходилось выполнять по отдельности. Но потом не только смирился, но даже пришел к выводу, что так, может быть, даже лучше. Не нужно было беспокоиться о близком тебе человеке в ситуации, как правило, приближенной к экстремальной. Проблем и так хватало.

К тому же их разлуки, как правило, были недолгими. Это там, по ту сторону портала, события, требующие их присутствия, могли тянуться дни или даже недели. А в современность «хронисты» возвращались приблизительно в то же самое время, в которое и покидали. Таким образом, их «отлучки» были практически незаметны.

1787 год. Ак-Мечеть. Постоялый двор

По лестнице прямо на Егорова поднималась девица с небольшим подносом, на котором стояли четыре кружки с вином. От поэзии Егоров был далек. Сбитый войной и походами, склад его ума был достаточно практичен. Как и полагалось, он, конечно, верил и в Бога, и в нечистого, но более всего — в предначертание судьбы. Рано или поздно любой солдат, прошедший через множество сражений целым и невредимым, даже будучи, как Егоров, весьма далеким от того, что через много лет назовут мистицизмом, приходил к подобному осмыслению сути вещей.

И все же в тот момент Егоров даже немного струхнул. Дело в том, что он никогда не видел подобных красавиц. А уж перевидал Егоров баб за свою жизнь, что звезд на небе, — различных мастей и пород, и простых, и благородных. Но вот такой не только не видел, но даже и представить себе не мог! Незнакомка еще не перенесла ногу со ступеньки на ступеньку, а сержант, впившись в нее своим хватким солдатским взглядом и весь покрывшийся испариной, уже определил, что именно привело его в такое состояние. «Девка-то какая-то… ненастоящая!» Никакого другого слова Егоров подобрать не мог. «Ненастоящая, да и все тут!» — засело у него в мозгу.

Кожа смуглая и гладкая, как абрикос, зубы, сияющие устрашающей и неестественной белизной. Руки холеные, без единой «мозолинки-заковыринки». Разве такое бывает, чтобы они были абсолютно гладкие и чистые? Даже у благородных дам Егоров не видел таких рук! Но более всего сержанта поразила грудь незнакомки. Высокая и полная, во всю красу открытая взору широким вырезом валахского национального платья, она была настолько идеальной формы, будто ее вылепили или, точнее, выточили из камня. Более того, вся эта немыслимая «красота» абсолютно не колыхалась при ходьбе. А уж такого — Егоров знал это точно — быть никак не могло. Так что и грудь тоже была не настоящая!

Меж тем красавица, даже не подозревая о том, какую бурю противоречивых эмоций вызвала в его душе, запросто подошла к Егорову и заговорила с ним. И не по-валахски, и не по-турецки, и не по-гречески, а на вполне нормальном русском языке:

— Хозяин спрашивает, не желают ли доблестные воины отведать домашнего вина с дороги? — Грудной и чрезвычайно мелодичный голос красавицы вполне соответствовал ее облику. Необычно подведенные изумрудно-зеленые глаза смотрели на Егорова весело и даже с некоторым задором, и оторваться от этих глаз, казалось, не было никакой возможности. За спиной Егорова послышался сначала свист, а затем изумленный голос Григорьева:

— От тебе раз! Это откудова такая цаца выискалась?!

— Цыц! — крикнул неизвестно на что рассердившийся Егоров. — А ну, смирно стоять! — рявкнул он вдруг так, что зазвенели склянки, которые Маклашка в это время бережно расставлял на столике у изголовья больного.

Британец вздрогнул и, обернувшись, уставился на гвардейцев своими невыразительными, водянистыми глазами. Григорьев и Хресков вытянулись во фрунт и обалдело вытаращились на Егорова.

— Хозяин вона… вина прислал… — сконфуженно пробубнил Егоров, и сам не ожидавший от себя такой реакции. — Поставь вон там, — неуклюже махнул он рукой, указывая девушке на лавку.

Та, нисколько не смущаясь и продолжая ослепительно улыбаться, прошествовала мимо ошалело глазеющих на нее вояк. Поставив поднос на лавку и присев в полупоклоне, девушка быстро удалилась, шурша разноцветными юбками и хихикнув на прощание.

Когда за ней хлопнула внизу дверь, Григорьев, к которому наконец вернулся дар речи, витиевато и со вкусом выматерился. Переглянувшись, лейб-гвардейцы молча подошли к лавке и, не сговариваясь, разом подняв кружки, залпом выпили оставленное для них вино.

То ли с устатку, то ли от выпавших на его долю за этот бесконечный день волнений, Егорову вдруг страшно захотелось спать. Причем так, что он, ни слова уже более не говоря, шагнул в свою комнату и, даже не сняв сапог, упал на набитый свежей соломой матрас. Григорьев и Хресков, зевая в полный рот, тоже повалились на лавку. Не прошло и минуты, как весь этаж огласил богатырский храп.

Изумленный доктор даже оставил приготовление своих снадобий и опять выглянул в коридор. Окинув храпящих на разный манер лейб-гвардейцев презрительным взглядом, Макшаллан покачал головой и вернулся к своим занятиям.

Стемнело. Луна еще не взошла, и за окном черной бездной зияла непроглядная южная ночь. Оглушительно трещали цикады. Макшаллан запалил масляную лампадку у изголовья больного. Маленькой серебряной ложечкой зачерпнул из склянки только что приготовленное зелье и осторожно поднес его к губам лежащего в беспамятстве больного. Влив жидкость, доктор распрямился, вылил остатки в таз для отходов и, поглядев еще раз на Резанова, который не подавал никаких признаков жизни, почему-то удовлетворенно потер руки и прошествовал в свою комнату.

Проходя мимо охраны, он на минуту остановился, взял четвертую, не тронутую кружку с вином и залпом, вполне по-русски, осушил ее. Удовлетворенно крякнув, Макшаллан шагнул в отведенные ему покои и плотно затворил за собой дверь. Практически сразу к богатырскому храпу гвардейцев прибавился тонкий, с посвистыванием, докторский.