Молот и наковальня - Гарри Тертлдав Страница 14

Он простер руки к солнцу и проговорил нараспев:

— Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Вслед за ним слова символа веры повторил Грегорий, потом два клерика, а затем все остальные. Это вовсе не помешало иерарху вновь бросить на Маниакиса взгляд, исполненный подозрения: ведь васпураканцы читали символ веры точно так же, как и правоверные видессийцы.

Но по-видимому, иерарх, хотя и неохотно, все же пришел к выводу, что сейчас не время обсуждать возможные разногласия. Старец вновь простер руки к солнцу:

— Да не оставит своими милостями Господь наш, благой и премудрый, тебя и всех тех, кто ныне отправляется с тобой в море! Да увенчается поход ваш великой победой! Да поможет вам Фос вернуть Видессии великую славу, которой она так долго была лишена! Да будет так!

— Да будет так! — эхом отозвался Маниакис. — Благодарю тебя, святой отец!

Что ж. Даже такой непреклонный в вопросах веры прелат, как Грегорий, предпочел не нырять на дно помыслов и убеждений Маниакиса — по той простой причине, что правоверный до мозга костей Генесий был скор на расправу не только с теми, кто придерживался иных религиозных взглядов, но и со своими единоверцами.

Маниакис поднялся по трапу на палубу «Возрождающего». Матросы и их командиры встретили его громкими приветственными возгласами, к которым не замедлили присоединиться стоящие там же Курикий и Трифиллий. Следуя совету отца, Маниакис распределил столичных сановников по разным кораблям, сообщив ноблям, что не хотел бы потерять их всех сразу в случае катастрофы. Доля правды в этом имелась. Но куда более важной причиной было то, что он желал избежать возможных интриг.

Но вот к нему приблизился трубач с длинным бронзовым горном в руках и остановился рядом, ожидая знака. Окинув гавань взглядом, Маниакис убедился, что все корабли готовы к отплытию, и кивнул трубачу. Тот глубоко вдохнул и поднес горн к губам; его щеки надулись, словно воздушный мешок на горле лягушки, изготовившейся к своему концерту. Сигнал, сыгранный им на едином дыхании, означал: «Мы начинаем!»

Матросы, убрав швартовы, попрыгали на палубы кораблей. Командиры гребцов прокричали команду своим людям. Гребцы, мощные мужчины с квадратными плечами и огромными загрубевшими ладонями, привстали со своих скамей, сделали первый гребок и опустились обратно. Привстали, сделали следующий гребок, опустились. Привстали… Их просторные штаны сзади были обшиты кожей — материя протерлась бы насквозь за каких-нибудь полдня.

«Возрождающий» начал отходить от пристани. Корабль слегка покачивало на легкой волне. Со времени переезда на Калаврию Маниакису почти не случалось выходить в море. Качающаяся под ногами палуба заставляла его ощущать себя не в своей тарелке. К горлу подступила тошнота, как случается на суше во время подземных толчков. Но землетрясения обычно длятся недолго, а палуба будет ходить под ногами много дней… Маниакис вспомнил способ, облегчавший ему жизнь в те дни, когда его семейство, отправленное Ликинием в почетную ссылку, плыло на Калаврию. Он представил себе, что едет верхом на мерно шагающей лошади. Это помогало тогда, помогло и сейчас: готовый взбунтоваться желудок утихомирился.

Едва «Возрождающий» отошел от пирса на дальность полета стрелы, как один из матросов стремительно бросился к фальшборту и повис на нем, высунув голову далеко за ограждение. Приятели принялись потешаться над беднягой. Маниакис подумал было, что тот слишком занят своим делом, чтобы заметить эти насмешки. Но нет. Закончив, матрос присоединился к товарищам, сказав с достоинством:

— Ну вот, дело сделано. Теперь я в полном порядке до самого конца плавания. Если на то будет воля Фоса.

Чтобы легче было поддерживать ритм, гребцы хриплыми голосами затянули песню. Маниакис прислушался, узнал слова и невольно ухмыльнулся. Пехотинцы пели песенку про маленькую птичку с большим желтым клювом, когда маршировали; матросы — когда гребли. Интересно, подумал он, неужели счетоводы поют то же самое, пытаясь свести свои счета с точностью до последнего медяка?

У каждого исполнителя этой песенки имелся свой вариант. Морскую версию Маниакис слышал впервые. Птичка, по милости гребцов, лихо выкидывала одну весьма соленую шутку за другой.

Но, взглянув на Курикия, он решил, что счетоводы все же вряд ли поют про птичку, марая перьями пергамент. Хранителя имперской сокровищницы просто невозможно было представить себе напевающим что-либо подобное. Разве что под угрозой смертной казни. Даже смуглая кожа не могла скрыть, что лицо Курикия сделалось совершенно зеленым. Почти как у того моряка, которого стошнило за борт, когда «Возрождающий» покидал место стоянки в порту.

— Сегодня почти все наши люди в прекрасном расположении духа, не так ли, высокочтимый Курикий? — спросил Маниакис, подойдя поближе к казначею.

— О да, величайший, — ответил тот настолько бодро, насколько смог. Курикий был маленьким тщедушным человечком, и громкие непристойные куплеты потрясали беднягу не только в переносном, но и в самом прямом смысле. — О да. Большинство из них воодушевлены до крайности!

Жалкая попытка казначея продемонстрировать энтузиазм заставила Маниакиса устыдиться, что он поддразнил будущего тестя. Он отвернулся и посмотрел на корму флагмана. Налетевший порыв ветра распушил его бороду, отбросил пряди волос со лба. Вздохнув, Маниакис сказал:

— Если придется бороться со встречным ветром до самого Опсикиона, то их воодушевление быстро иссякнет. Долгий переход под веслами на таком корабле в открытом море — тяжелая штука.

— А разве такое вообще возможно? — В голосе Курикия прозвучала озабоченность.

— О да, — невольно передразнив его, ответил Маниакис. — Даже… — Он замолчал.

«Даже такому неопытному моряку, как я, это хорошо известно». Так должен был прозвучать остаток фразы. Курикий порывисто вздохнул, стараясь скрыть вспыхнувшее раздражение. Конечно, казначей не силен в мореплавании, но восстановить проглоченные будущим зятем слова для опытного царедворца не составило никакого труда. Недовольный своей промашкой, Маниакис насупился, отвернулся и стал смотреть, как постепенно исчезают вдали берега Калаврии.

Город и порт уже пропали из вида, но еще можно было различить очертания резиденции на холме над Каставалой. «Интересно, отчего так?» — лениво шевельнулась мысль в голове Маниакиса. Маги из Чародейской коллегии Видесса наверняка знают ответ. Если он возьмет столицу, надо бы не забыть задать им этот вопрос. Нет, встряхнувшись, поправил он себя. Не если, а когда. Когда.

* * *

Паруса над головой Маниакиса полоскались и громко хлопали под порывами свежего бриза. Ветер, сменивший направление с западного на южное, наконец позволил калаврийскому флоту идти галсами. Но сейчас Маниакис не обращал никакого внимания на издаваемые парусами звуки. Теперь его интересовало только одно: темно-зеленая линия, отделявшая на западе небо от моря.