Она написала любовь - Тереза Тур Страница 14

Потом армия. Как ни странно, там Эрику было все же лучше, чем дома.

Война. Когда и дома-то не было. Была целая страна, которую надо было защищать. А дом…

Его, канцлера, называли всемогущим. Даже не так. Его называли «самым»: самым влиятельным, самым богатым…

Свой дом появился лишь после того, как король отправил канцлера в отставку. Нельзя же всерьез считать «своими» покои во дворце. Или огромный отцовский особняк в столице, который все эти годы открывали раз в сезон — канцлеру было положено принимать гостей на зимние праздники.

А этот дом был удивительно похож на него самого. Хмурый. Нелюдимый. Вздыхающий скрипом отполированных половиц. Его дом прятал серые тени в тайных полутемных уголках и доверял царапающим старый лак собачьим когтям больше, чем громким голосам редких посетителей.

Конечно, можно было сделать ремонт. Дом перебрали бы по бревнышку. Или вовсе снесли — отстроили на его месте новенький особняк.

Эрик фон Гиндельберг не хотел этого.

Он сроднился со старыми стенами, каким-то непостижимым образом научился дышать с ними в одном ритме.

— Я все съела, — доложила Агата, с преувеличенной серьезностью сложив руки на коленях.

Господин барон рассмеялся.

— А вот вы — нет, — заметила женщина.

Она с тревогой подумала, что хозяин дома осунулся за последние сутки. Ни кровинки в лице, ясные серые глаза потускнели, лишь выправка оставалась прежней. Безукоризненной.

— Доедайте! — потребовала Агата.

— Хорошо-хорошо. — В голосе Эрика фон Гиндельберга было наигранное недовольство, но Агата не обратила на это внимания.

Она смотрела канцлеру в глаза, которые улыбались. Искренне и как-то удивительно по-доброму.

— Вам стоило бы выпить гранатового сока, — задумчиво проговорила она. — Знаете, меня в детстве мама поила. Я была бледненькая, и ее это очень огорчало.

— Гранаты? — отвлекся мужчина от методичного накалывания ягодки на вилку. — Надо заказать. Фульд что-то говорил про то, что мне их есть необходимо. Особенно после работы с артефактами и потери крови.

— Потери крови?

— За все надо платить, моя дорогая госпожа Агата, — усмехнулся барон. — Артефактор платит кровью. Своей или чужой. На выбор.

Агата задумалась. Вдруг ей стало очень холодно. Даже под теплой шалью.

— Я готовился к нашей вылазке, — объявил господин барон после того, как они перебрались в гостиную и хозяин дома усадил ее в кресло около затопленного уже камина. — Вам не дует?

— Нет, все хорошо.

Женщина утонула в мягком кресле. Пылающий камин согревал и успокаивал, но, к сожалению, не избавлял от любопытства.

Барон, заметив, как подрагивает от нетерпения кончик ее носа, решил не томить — показать личины и кулон.

— Одну минуту.

Он уже выходил из гостиной, когда услышал:

— Если артефактор теряет столько сил. И… крови. Должны же быть какие-то процедуры? Укрепляющие. Поддерживающие. Надо узнать у доктора Фульда и выполнять неукоснительно!

— Зачем? — равнодушно спросил он, не оборачиваясь.

Когда барон вернулся, его гостья сидела с отсутствующим видом, закручивая кисти шали вокруг пальца в спиральку.

Он невольно залюбовался. Отсветы горящего камина на светлых, слегка золотистых волосах, так красиво контрастирующих с темной шалью. Веснушки. Их совсем немного, но они такие… трогательные. И конечно же, руки. Узкие ладони, длинные пальцы. Маленькое чернильное пятнышко на запястье. Она так увлеклась своим занятием, что пришлось обратить на себя внимание.

— Посмотрите на меня, — попросил Эрик фон Гиндельберг.

Агата подняла глаза и в ту же секунду вскочила, с трудом удержавшись от крика.

— Ну как? Хорошо получилось?

— Это… Это же не вы!

— Действительно, не я. То есть не совсем. Это — личина.

Гостья нахмурилась. Встала, оставив шаль на кресле. Обошла его вокруг.

— Слишком… бравый и образцовый. Какой-то… излишне правильный, что ли? Не живой…

— То есть вы хотите сказать, что в своем обычном виде я вам нравлюсь больше?

— Конечно, — не задумываясь, ответила Агата. И тут же смутилась.

А канцлер рассмеялся.

Она оценила беззаботный взгляд. Румяные щеки. И с нескрываемым отвращением поморщилась.

— Привыкайте, — приказал канцлер. — Сейчас собаки вернутся — посмотрите и на них.

— А как к вам обращаться?

— Эрик. Имя я менять не стал. Вы — моя работодательница. Думаю, по имени будет в самый раз.

— И сколько вам лет в этой личине?

— Так же, как и на самом деле, — сорок. Данные, к которым привык, всегда лучше оставлять без изменений.

— Сорок? — изумилась Агата.

Сквозь личину на миг проступило настоящее лицо барона Эрика фон Гиндельберга. Обиженное.

— Простите. — Она покраснела. — Я…

— Нет-нет… Вы правы. Я не выгляжу молодо. Сказывается служба. Знаете, как у нас говорят? Год за два. Но об этом после.

Он подошел и положил ей на колени кулон. Камень висел на простом, кожаном, очень длинном шнурке.

— Наденьте, — приказал розовощекий Эрик.

— Что это?

— Защита. От всего, на что у меня хватило фантазии. И прежде всего — от ядов. Кстати, будет жечь — знайте — рядом отрава. Ведите себя осторожно. Ничего не ешьте, ничего не пейте, ни к чему не прикасайтесь! Вам понятно?

— Да. А… камень. Он — настоящий?

— Вы про изумруд?

Агата нерешительно кивнула. Господин барон посмотрел на нее с недовольным изумлением.

— Вы же не допускаете, что я мог использовать какую-нибудь подделку? На искусственно выращенные камни чары такого уровня просто-напросто не лягут. Это же не массовое производство кристаллов для экипажей!

— Но это очень дорого!

— Естественно! Подвеске цены нет, и вовсе не из-за камня, поэтому будет правильным, если вы ее спрячете и не будете никому демонстрировать.

— Господин барон!

— Эрик, — недовольно поморщился он. — Привыкайте. Иначе нас раскроют еще до того, как мы начнем.

— Эрик, — повторила она, словно пробуя на вкус. — Я…

— Госпожа Агата. Выслушайте меня, пожалуйста, внимательно. Важна лишь жизнь. А камни. Металлы… Деньги… Все это вторично.

— Но мне нечем с вами расплатиться, — прошептала она.

— Я, кажется, не давал вам повода…

— Простите. Пожалуйста, простите меня. Просто…