Повилика - Катерина Крутова Страница 15

—Ты погубишь весь род!— Виктория шипит, вцепившись в локоть Лики.— Засохнешь, не создав книги, бросишь дочь темной сиротой. Обречешь ее на свою судьбу — слабого никчемного семени без корней.

—Моя судьба — больше не твоя забота, мама,— Лика тверда и уверена в своем выборе.

—Я знаю, что такое терять!— продолжает теща и рывком разворачивает к себе дочь.— И ты это поймешь, если вообще сможешь прорасти. Твой господин — посмешище! Что может он дать? Твой отец — уважаемый человек, светило мировой науки. Мой Эйд был силен, богат и влиятелен, как сто мужчин.

—Что ж ты так быстро выпила его?!— миловидное лицо Лики кривится неприятной ухмылкой,— Жалеешь, что не растянула лакомство подольше?

И тут они замечают меня, стоящего в распахнутых дверях библиотеки, смотрящего и слушающего, с безграничным удивлением на лице. Виктория отпускает дочь и стремительно приближается. Проходит мимо, покровительственно хлопая меня по плечу:

—Добро пожаловать в семью, мальчик. Хоть это вряд ли надолго.

Лика молча стоит посреди двора и смотрит на меня безотрывно. В темно-синих глазах — решимость и боль. Я не понимаю смысла их ссоры, но спешу утешить любимую. Кутаю в объятьях, прижимаю к себе, осторожно спрашиваю:

—Про какую дочь говорила твоя мать? Мы скоро станем родителями?

—Станем,— тихо шепчет моя невеста в ответ,— когда-нибудь я рожу тебе дочь. Мы назовем ее Полина.

—Красивое имя,— соглашаюсь я, продолжая гладить Лику по спине.

—Прости,— голос звучит слишком серьезно,— моя мать неосторожна в высказываниях. Ты не должен был это слышать.

—У меня чуткий слух, иногда чересчур. Например, сейчас твоя мать наливает коньяк в кофе твоему отцу.

—Это — не коньяк,— Лика отстраняется. Ее лицо печально, а в глазах стоят слезы.— Прости, Влад, мне придется забрать твой дар и эту память.

И я тону в синем омуте и таю под жарким поцелуем.

В тот день мой мир затих, стал таким же, как у большинства. Я перестал узнавать мелодию морского ветра и песчаных дюн, потерял способность переводить утренние трели птиц на черно-белый язык фортепьянных клавиш. Но рядом со мной была Лика, молодость и вся жизнь впереди. Утрата музыки прошла почти незамеченной. Следом за слухом укротился боевой дух, рвущийся защищать жену от агрессивного давления матери, за ним последовала жажда перемен, требовавшая уехать подальше и строить свою жизнь. Фрагмент за фрагментом вместе с памятью Лика прятала мою суть, и каждый раз причиной была Виктория — неосторожное слово, провокационное действие, пренебрежительный намек. Точно теща специально сживала меня со света, заставляя дочь раз за разом подтирать за ней. И я стал тем, кто есть — удобным приложением к красавице-жене, жалкой тенью самого себя.

Упираюсь лбом в шершавость облупившейся краски на деревянной двери. Эллинг давно требует ремонта, а мы с Басом постоянно чем-то заняты, хоть и собираемся уже не первый год привести в порядок наше «холостяцкое убежище». Весь нижний этаж занимает красавица Ziel, яхта Керна. Старый лодочный сарай достался мне по наследству от деда, а вот душу в него вдохнул именно Бастиан.

Еще в детстве мы проводили здесь выходные и мечтали отправиться в кругосветное плаванье на собственном корабле. Хоть эти воспоминания остались при мне — светлой фантазией, разбившейся о взрослую занятую жизнь.

Не видя дороги, на ощупь поднимаюсь по крутой лестнице на второй этаж. Память обрушивается неподъемным грузом, сердце заходится под гнетом прожитого и вновь обретенного, дыхание сбивается, а перед глазами темнеет. Новый приступ болезни, что написана мне на роду, просит дозволения произойти здесь и сейчас. Но я добираюсь до просторной комнаты, занимающей все пространство под крышей, доползаю до широкого футона у большого треугольного окна и падаю без сил. За стеклом закатное солнце медленно мочит алый подол в холодных водах Северного моря.

Звонок мобильного выводит меня из дремотного небытия. Голос Баса, как всегда, бодр и подозрительно загадочен, точно старый друг замышляет недозволенную шалость.

—Мы были оба правы — кровь и вино!— сообщает доктор Керн и ждет реакции. Я же спросонья заторможен и не сразу понимаю, что речь о вырванной из ведьмовского дневника странице.

—Шардоне или рислинг?

—Нет, красное сухое, примерно шестидесятилетней давности. Терруар и сорт эксперты определять отказались, но за работу потребовали ящик столового каберне-совиньон. Прелюбопытный вышел анализ. Заеду — обсудим?

Судя по всему, Бастиану не терпится поделиться открытием.

—Я в Ньюпорте,— отвечаю, надеясь обойтись без расспросов, к которым пока не готов. Но Керн понимает с полуслова:

—Буду через час. Взять пиво или что покрепче?

—Лечащий врач запретил спиртное.

—Я с ним договорюсь!— усмехается и вешает трубку.

*

К приезду Баса на маленькой встроенной кухне готов нехитрый ужин. На сковороде шкворчит баночная фасоль вперемешку с консервированной ветчиной. Ни вкус, ни вид еды меня не заботят совершенно, но организм требует топлива, возмущаясь неожиданному воздержанию. Интересно, как там Лика? Тоже чувствует голод в разлуке с любимым блюдом? Размешиваю варево и задумчиво облизываю ложку — сносно и калорийно, пойдет.

—Дорогая, я дома!— раздается снизу и хлопает входная дверь. Себастиан Керн звенит бутылками и шуршит пакетами с эмблемой бургерной с пляжа неподалеку. Действительно, можно было заказать доставку, а не переводить неприкосновенный запас припасов. Но в отличии от холостяка Баса, у меня нет такой привычки — дома готовит жена, а заказываем мы разве что пиццу, когда у Полины собирается толпа приятелей. Мысли о семье не отпускают, несмотря на вернувшиеся воспоминания, которые инородным комом застряли поперек сознания и никак не хотят занять подобающие места в общей памяти. Чувствую себя потерянным и глубоко несчастным. Вероятно, все эмоции написаны не только на моем лице, но считываются по сгорбленной спине. Керн молча протягивает открытую бутыль и плюхается на стул рядом. Успеваю выпить половину, прежде чем Бас задает первый вопрос:

—Свалил или выгнала?

—Два в одном,— салютую бутылкой и ловлю задумчивый взгляд друга. Вероятно, внешний осмотр пациента приводит доктора Керна к неутешительному диагнозу, потому как он решительно встает, вырывает из моих рук сковороду, кривиться от ее содержимого, отставляет подальше, а меня буквально насильно усаживает за стол. Секунду спустя я уже сжимаю в руках сочный, исходящий слюноотделительными ароматами бургер, а перед носом щелкает, теряя крышку, вторая бутылка темного трапписткого. Жирное и алкоголь при болезнях сердца? Интересно, Себастиан точно кардиолог или все эти годы умело прикидывается? Едим мы молча и неторопливо. Управившись первым, Бас вытаскивает из рюкзака конверт с вырванным листом, аккуратно запаянным в пластиковый пакет «для улик», и распечатанным заключением эксперта, протягивает мне, но я едва улавливаю смысл в формализованном научном языке изложения. Понимаю только, что бумага ручной работы, а основа чернил растительного и животного происхождения.