Сокровища чистого разума - Вадим Панов Страница 15

Внешне Павел напоминал лихого цепаря из «старых команд», чтущего традиции и приметы, но только вот вряд ли заурядный цепарь смог бы придумать машину, над которой сейчас работал Гатов, не говоря уж о том, чтобы воплотить свои фантазии в жизнь. Машину, которую Эзра обозвал уродцем.

Впрочем, было за что.

Новое творение Павла являло собой шестиколесный паротяг оригинальной – и это ещё слабо сказано! – конструкции. Ходовую Гатов снял с разбитого кардонийского «Ядрата», но основательно над ней поработал: удлинил оси, поднял на полметра клиренс, убрал два передних, не вписывающихся в замысел колеса, а соответственно изрядно переделал рулевое управление. В результате машина стала шире, но при этом устойчивее, несмотря на то что её днище располагалось примерно в двух метрах над землёй. Позаимствованный с паровинга кузель разместился примерно посреди агрегата, с небольшим смещением к задним осям, надёжно защищался бронёй, и получившаяся башня сильнее всего терзала эстетическое чувство Кедо. Однако обойтись без работающего на Философском Кристалле кузеля не представлялось возможным – только он мог дать тяжеленному агрегату нужную мощность.

Позади паротурбинного двигателя располагался кузов, совмещающий в себе и грузовой отсек, и огневую точку, а впереди – уникальная, невиданная ранее кабина.

Неизвестно, что удалось бы создать Гатову, располагай он, как привык, неограниченными промышленными мощностями, но даже сейчас, вынужденный собирать машину из разрозненных запасных частей, Павел с непринуждённой лёгкостью превзошёл инженерную братию Герметикона, собрав из наклонных плит изящную кабину, обеспечивающую прекрасный обзор водителю и стрелку курсового пулемёта. Кабина плавно переходила в «салон», где были оборудованы спальные места.

– И ты хочешь сказать, что разгонишься на своей каракатице до пятидесяти лиг в час? – недоверчиво осведомился Эзра.

– Разгонюсь и до восьмидесяти, – пообещал Гатов. – Мощная броня только на кузеле, в кабине и кузове она противопульная, всё лишнее я выбросил, так что машина очень лёгкая.

– Не выдержит и одного попадания из пушки.

– Она уедет от попадания из пушки, – рассмеялся Павел. – До сих пор мы были рабами аксиомы: поскольку кузель тяжёлый, то и паротяг должен быть тяжёлым. Мы делали их мощными, надёжными, крепкими, а в результате – медлительными. Я пожертвовал всем ради скорости и маневренности и создал новый класс паровых машин. Так что в настоящий момент, Эзра, перед тобой первая в истории Герметикона бронекорда.

– Знаешь, чего у тебя ещё в избытке? – осведомился старик. – Помимо везения?

– Оптимизм?

– Наглость. Никто из тех, кого я знаю, не сообщил бы мне сейчас, что придумал новый класс машин.

– Жаль, что среди твоих друзей так мало амбициозных личностей.

Старик пыхнул трубкой. Гатов обаятельно улыбнулся. Золотая серёжка сверкнула на солнце, а к небу устремился очередной клуб ароматного дыма.

– Зачем может понадобиться корда? – осведомился Эзра.

– Наземная разведка, связь с удалёнными районами, куда не ведут ни обычные, ни железные дороги, а отправлять цеппели слишком дорого и неэффективно, – молниеносно ответил Павел. Чувствовалось, что он плотно обдумывал предназначение своего изобретения. – Я ведь не зря изменил ходовую: корда прекрасно держит бездорожье, способна форсировать небольшие реки…

– Проверял?

– Рассчитал.

– И уверен в своей правоте?

– Всегда.

Задорный ответ не мог не понравиться Кедо.

– Напоминаешь меня в молодости, – заметил он с улыбкой.

– Неужели у меня настолько некрасивый нос?

– Что ты понимаешь в красоте?

Мужчины посмеялись, после чего Эзра негромко и как бы невзначай осведомился:

– Когда собираешься испытывать машину в реальных условиях?

– Нужно дождаться Каронимо. После этого ещё пару дней, не больше. – Павел помолчал и спокойно поинтересовался: – У нас сложности?

Он знал, что рано или поздно обязательно услышит, что нужно бежать, и потому продемонстрировал истинное, а не показное хладнокровие.

– Пока против нас только время, но оно играет без устали, – вздохнул старик. – Уследить за всем и всеми невозможно, и с каждой минутой вероятность случайной или намеренной оговорки возрастает. Тем более что ваши портреты до сих пор ходят по Триберди.

– Я надеялся, что поиск постепенно сойдёт на нет, – тихо произнёс Гатов.

– Тебя будут искать вечно.

– Этого я не учёл.

– Скромность помешала?

Ответить Павел не успел: дверь мастерской со скрипом отворилась и во двор, неуклюже переступив через высокий порог, вышел худощавый черноволосый мужчина в грязноватом, покрытом подозрительными пятнами рабочем халате. Он прищурился на солнце, потом перевёл взгляд на разговаривающих мужчин, поставил на землю ящик, что нёс в руках, снял очки, протёр их, вновь взял ящик и поздоровался:

– Синьор Эзра… Доброе… э-э… утро.

И улыбнулся.

– Доброе утро, Энди. – На «ты» с Кедо был только Гатов, спутники Павла обращались к старику с положенным уважением, и он отвечал им тем же.

– Прогуливаетесь?

– Как всегда по утрам.

– Я тоже сторонник… э-э… соблюдения твёрдого… э-э… распорядка дня, – признался Мерса. – Подъём, работа, завтрак… – Алхимик вопросительно посмотрел на Гатова.

– Я раздобыл нам еды, – ухмыльнулся тот.

– Отлично.

– Над чем работаете? – старик кивнул на ящик.

Вопрос был задан исключительно из вежливости, однако ответ заставил старого Кедо подпрыгнуть, как молодого.

– Бомбы делал, – зевнул алхимик. И небрежно тряхнул ящик: – Наращиваем боезапас для бронекорды.

– Прямо здесь? – Эзра поперхнулся дымом, вытащил трубку изо рта и грозно посмотрел на Гатова. Тот опустил глаза и развёл руками, мысленно проклиная длинный язык алхимика.

– Прямо здесь, – подтвердил Мерса, ещё не понимая, что влип. – А что такого? И снова тряхнул ящиком.

– Стой!

– Что?

– Просто стой! Не шевелись. – Эзра досчитал до шести и медленно, почти по складам, произнёс: – Разве я не говорил, что бомбы, снаряды и прочие взрывоопасные устройства можно собирать исключительно на глухом юго-западе Помойки? – Кедо поднял ногу, чтобы негодующе топнуть, но вперился взглядом во взрывоопасный ящик и передумал, аккуратно вернул конечность в прежнее положение, передохнул, убедился, что не сотряс поверхность планеты, и продолжил: – Там, где вы, алхимики, никому не сможете помешать!

– Я и тут… э-э… никому не мешал, – растерялся Андреас. – Вы даже не знали… э-э… что я в мастерской. Сидел тихо, как э-э… мышь.