Среди Других - Джо Уолтон Страница 15

Мне полегчало, как только они загорелись. Несколько фейри вышли и стали плясать у костра, как у них водится. Мы звали таких саламандрами и огневками. Они удивительной расцветки, голубые переливы сменяются оранжевыми. Почти все делали вид, что меня не замечают, но одна искоса поглядывала. Она обернулась желтым пятном на коре вяза, как только заметила мой взгляд, так что я поняла, что она знает, о чем я раньше спрашивала.

– Что мне делать? – спросила я жалобно, хоть сама вчера осуждала жалкого Николаса.

Стоило мне заговорить, все они скрылись, но она чуть погодя вернулась. Здешние не совсем такие, как фейри у нас дома. Может, это потому, что они живут не в руинах. Кажется, фейри всегда предпочитают места, куда вернулась дикая природа. Мы недавно проходили по истории огораживание. Когда-то вся нераспаханная земля принадлежала общинам и крестьяне могли пасти на ней своих овец, собирать хворост и ягоды. Она принадлежала не кому-то конкретно, а всем вместе. Ручаюсь, те земли были полны фейри. Потом помещики добились от народа согласия разгородить землю и превратить участки в настоящие опрятные фермы, а люди и не понимали, как тесно им будет без общинных земель, пока их не отобрали. В сельской местности должны быть прожилки диких земель, без них она задыхается. Деревня в чем-то даже мертвее городов. Здесь канава и деревья только потому, что стоит школа, а деревья у книжного магазина – уже край поместья.

Эта фейри ничего мне не сказала, даже нескольких слов, как то фейри, что было на дереве. Но желтое пятнышко все поглядывало на меня, робко так, и я знала, что она поняла. Вернее, я знала, что она что-то поняла. Что – не уверена. Фейри, они такие. Даже хорошие знакомые, которым мы дали имена и с которыми все время разговаривали, иногда бывали такими вот странными.

Потом все они снова пропали, а от бумаги остался один пепел – бумага быстро прогорает, – а Руфь Кэмпбелл меня поймала и сняла десять баллов за поведение из-за костра. Десять! Чтобы перекрыть один балл за поведение, нужно три «домашних» балла – нечестно, я бы сказала. Впрочем, я за эту четверть заработала сорок домашних баллов отметками и первенством в классе. А за поведение одиннадцать баллов, это отменяет тридцать три из тех. Дурацкая система, и не стоило бы о ней думать, но по правде – разве это справедливо?

Самое удивительное, что Руфь расстроилась больше меня. Она – староста Скотта, и, снимая с меня десять баллов, она вредила собственному Дому, а ей это гораздо важнее, чем мне. За десять баллов по поведению оставляют без отпуска в субботу, так что я не смогу выйти в город, но раз четверть все равно заканчивается, это не в счет. У меня и так хватило бы домашних баллов, чтобы их перекрыть, но лучше бы так больше не попадаться.

О, и вовсе я не могла поджечь школу. Костерок был крошечный, я за ним следила, и я уже не первый год развожу костры. Я знала, что делаю. А если бы и не знала, он был далеко от зданий, земля после дождей пропитана водой, и канава полна воды. И еще кругом полно мокрых листьев, которыми при малейшей угрозе можно было забросать огонь, но угрозы-то не было. Я приняла баллы за поведение, потому что точно не хотела разбираться с учителями. Лучше без них. И еще Руфь отобрала у меня спички.

Мне очень полегчало после уничтожения писем. Без них мне гораздо лучше.

Весь день в школе чувствуется скрытое волнение. Всем не терпится уехать. Все обсуждали планы на неделю, хвастались. Шарон, счастливица этакая, уехала утром, потому что иудеям нельзя путешествовать вечером с пятницы на субботу. А что будет, если нарушить запрет? Это вроде множества гейсов.

Нескольких девочек забрали сразу после дневных уроков. Остальные подсматривали из окон библиотеки, на каких машинах приехали и во что одеты их матери (в основном были матери). Дейдру забрала старшая сестра в белом мини. Боюсь, ей этого не простят. Кажется, матерям положено приезжать в «Барбери» и с шелковыми платками на голове. «Барбери» – это марка плащей.

Меня никто не спросил, как одевается моя мать, потому что никто со мной не разговаривает. Но это только к лучшему. Она надевает каждую третью вещь из гардероба и так гоняет его по кругу в странном, только ей понятном порядке. Не знаю, волшебство это или просто сумасшествие. Различить их очень трудно. Иногда она выглядит абсолютно чокнутой, а в другой раз вполне нормальной. Нормальность обычно выпадает на время, когда ей это выгодно – например, когда надо выглядеть скромной и респектабельной перед судом, где я в последний раз ее видела. Давным-давно, когда она содержала детский сад, тоже выглядела вполне прилично – но тогда еще жива была бабушка, она умела держать ее в рамках. А я видала, как она ходит по магазинам в свадебном платье, носит в июле зимнее пальто и раздевается чуть не догола в январе. Волосы у нее длинные и черные, всегда расчесаны и уложены так, что похожи на змеиное гнездо. В «Барбери» и шелковом платке она бы выглядела как на маскараде, словно принесла одежду в жертву на алтаре.

Отец примчался в потоке родителей, и никто мне о нем ничего не сказал. Он похож на самого себя. Боюсь, что я снова поглядывала на него исподтишка. Сама не знаю почему, это же нелепо, после того как мы все прошедшее время по-человечески переписывались. Он привез меня обратно в Олдхолл.

– Переночуем здесь, а завтра поедем, чтобы познакомить тебя с моим отцом, – сказал он. Фары освещали дорогу далеко впереди. Я видела, как отскакивают с обочины кролики и как освещаются и снова пропадают в темноте скелеты ветвей. – Остановимся в гостинице. Ты когда-нибудь останавливалась?

– Каждое лето, – ответила я. – Мы ездили в Пемброкшир и по две недели жили в гостинице. Каждый раз в одной и той же. – Я почувствовала, что голос глохнет от слез, и проглотила всхлип. Как было весело. Дедушка возил нас на разные пляжи, и к замкам, и к менгирам. Бабушка рассказывала разные истории. Она была учительницей, как вся моя семья, хотя я твердо решила выбрать другое. Она любила каникулы, когда не приходилось готовить, когда ей с тетушкой Тэг можно было расслабиться и посмеяться вместе. Иногда приезжала моя мать и сидела в кафе, курила и заказывала диковинные блюда. Мне, естественно, было лучше в те годы, когда она с нами не ездила. Но в Пемброкшире ее гораздо легче было обойти, и сама она становилась как-то мельче. Мы с Мор играли в собственные игры, и еще в гостинице всегда бывали другие дети, которых мы могли втянуть в наши игры или в развлечения, устраивавшиеся родителями.

– Там хорошо кормили? – спросил он.

– Замечательно! – сказала я. – Были особые лакомства вроде дыни и скумбрии.

Дома нам таких деликатесов не перепадало.

– Ну, и там, куда мы едем, тоже будут хорошо кормить, – сказал он. – А в школе как с едой?

– Кошмар! – ответила я и насмешила его описанием. – А никак нельзя мне съездить в Южный Уэльс?

– Свозить тебя, как ты просила, я не смогу. Но если захочешь съездить на пару дней поездом, почему бы и нет?

Я сомневаюсь, потому что поезд оказался бы ловушкой, а там, что ни говори, она, и, если бы она меня захватила, не знаю, что бы я делала. Но, может быть, она до меня и не доберется. Не узнает. Я не буду делать ничего волшебного.

Конец ознакомительного фрагмента