Остров чаек - Фрэнсис Хардинг Страница 15

Хатин представила, как холодеет взгляд мамы Говри, вообразила, как стоит перед всей деревней, охваченная горечью поражения… Почувствовала, как смысл ее существования утекает, подобно дождевой воде, в темный желоб.

Когда она вернулась к Арилоу и инспектору, небо уже приобрело металлический оттенок, а снующий в трещинах и маленьких отверстиях Лабиринта ветер свистел оркестром флейт.

Скейн по-прежнему сидел неподвижно, лицо его оставалось безмятежным. «Вернулся» ли он? Заметил ли ее отсутствие? Он никак не выдал того, что заметил возвращение Хатин. Похоже, еще витал где-то отдельно от тела.

Арилоу, напротив, забеспокоилась. Сохраняя тот же отстраненно-восторженный взгляд, она почти освободилась. То и дело подергивала головой, словно птичка, плавно хватая воздух пальцами-коготками. Еще она чуть слышно бормотала что-то, и Хатин, приблизившись, поняла: сестра вдруг заговорила, повторяя одно и то же слово.

Неужели? Неужели свершилось чудо? Арилоу смотрела на море, примерно в ту сторону, где качался на волнах в лодке Прокс.

– Кайетемин… – Кажется, это она повторяла. Ха-тин еще некоторое время прислушивалась к бормотанию Арилоу, но так ничего не уразумела. А вдруг это и есть то слово, которое шепчет Прокс, только исковерканное вялыми устами Арилоу? Оставалось молиться, что так и есть. Время Хатин вышло.

– Кажется, я знаю, что это за слово, – Хатин сама поразилась спокойствию и чистоте своего голоса.

Взор Скейна был устремлен в какое-то свое небо. Прошло несколько мгновений, и Хатин заключила, что ее просто не слышат, что разум Скейна по-прежнему далеко. Она осторожно коснулась его руки.

В следующую секунду мир сделал беззвучный вдох, и по небу прокатились пушечные ядра грома. Сверху обрушилась воздушная толща, и тут же посыпались дождевые капли, похожие на мелкую дробину, взрывающую пыль.

Хатин отдернула руку и принялась щипать себя за пальцы и ладонь, чтобы избавиться от впившихся в кожу иголок и булавок. Невидимые рыжие муравьи устремились вверх по руке. Кожа инспектора была холодна, а грудь его больше не вздымалась и не опадала. Скейн, которому всю жизнь было неуютно в собственном теле, наконец оставил его навсегда.

Хатин, стараясь сохранять спокойствие, отвязала Арилоу и повела обратно на пляж. Она шла послушно, однако рука, за которую ее держала сестра, подергивалась, а в глазах по-прежнему сиял жутковатый блеск.

На пляже все промокли, но вряд ли они мерзли так, как мерзла она. Узнав по неуклюжей шаркающей походке Ларша, она направилась к нему.

– Проверка окончена? – Его взгляд скользнул с охваченной отчаянием и холодом Хатин на Арилоу, ее мокрое напудренное лицо.

Сглотнув, Хатин кивнула.

– И что? Что сказал инспектор Скейн?

Хатин прикусила изнутри губы и посмотрела ему в глаза.

– Он больше не носит имя Скейн. – Она говорила медленно и с холодной сдержанностью. Глаза Ларша округлились, взгляд потемнел; смысл сказанного потряс его до глубины души.

Старинные предания хитроплетов гласили, что после смерти ты отправляешься в Пещеру Пещер и там платишь за вход Старице. В первой пещере отдаешь свое имя…

У мертвых имен не было.

– Как?.. – и Ларш умолк.

Хатин выгнула брови и слегка покачала головой.

– Где?

– В Обманном Лабиринте. В лапе Когтистой Птицы. Ларш моргал и моргал, поводя бровями, словно пытался отделаться от падающих с неба капель дождя.

– Отведи свою госпожу сестру в пещеру, – не сразу произнес он.

Даже когда Хатин сумела провести Арилоу обратно в пещеру, ее разум и сердце переполняла боль за Скейна и Эйвен, и потому она смывала пудру с лица сестры с особенной осторожностью. Маленькими гребешками из ракушек выскребала грязь из-под ногтей Арилоу до тех пор, пока небо снаружи не почернело и уже ничего нельзя было разглядеть. Только когда Арилоу застонала и задергалась, Хатин поняла, что царапает ее.

Камышовый полог хлопнул, пропуская внутрь фигуру. Перекрещенные лучики свинцового света, что просачивались снаружи, высветили свирепое лицо со шрамом в виде птичьей лапки. Это была Эйвен. Когда Хатин сбивчиво ахнула от удивления и облегчения, она не ответила.

– Оставь меня с ней, – сказала Эйвен. – Тебя ждут у Хвоста Скорпиона.

В пещере, где накануне туманной ночью Хатин застала одного лишь Ларша, сейчас было полно народу. Казалось, собралась вся деревня, не считая Эйвен, Арилоу и самых младших детей.

На каменной плите лежал инспектор Скейн. Ему сложили руки на животе, словно он сытно отобедал и прилег вздремнуть. Все выглядело бы правдоподобно, если бы Скейну удосужились закрыть глаза, но, похоже, суеверный страх не позволил хитроплетам этого сделать.

…а когда отлетевшая душа оставляла имя в первой пещере, она переходила во вторую, где предстояло отдать глаза, чтобы двигаться дальше…

Хатин с ужасом осознала, что Скейна уложили на алтарную плиту с резьбой, изображающей жертвоприношение. Может, так вышло по чистой случайности, а может, сельчане, не сговариваясь, решили, что телу грех пропадать, так почему же не задобрить им духов…

– Здесь говорить нельзя. – Мама Говри, как всегда, была собрана. – Если заговорим, голоса достигнут входа. Мы отправимся на Тропу Гонгов.

Скейна завернули в парусиновый плащ Уиш и отнесли в дальнюю часть пещеры, где черная гладь озера напоминала зеркало.

Там все вошедшие скинули с себя верхнюю одежду и принялись быстро и мерно дышать, словно торопясь вобрать как можно больше благодати из воздуха. Затем Уиш опустилась у кромки черного озерца на колени и, сделав последний глубокий вдох, нырнула. Спустя несколько минут она, как кит в фонтане мелких брызг, снова показалась на поверхности.

– Путь чист, – отдышавшись, сообщила она. На проверку Тропы Гонгов всегда посылали лучшую ныряльщицу, а после Эйвен ею была Уиш. Сделав еще несколько глубоких вдохов, она снова погрузилась в воду, выгнув по-дельфиньи спину над поверхностью озера.

Следом нырнула мама Говри, а после, один за другим, и остальные сельчане. Хатин шла одной из последних; когда она входила в воду, лицо и руки у нее гудели, кожу покалывало от частого дыхания. Тропу Гонгов она проплывала всего несколько раз. Сделав глубокий вдох, Ха-тин окунулась в ледяное озеро.

Нужно было всего лишь перетерпеть пронзающую боль при погружении, чтобы затем стать той, кем она была, – юркой и неуловимой, как угорь, ныряльщицей.

Хатин нащупала знакомые кремниевые зацепы для рук и потянулась глубже к началу подводного тоннеля. Перевернулась лицом кверху, чтобы плыть по нему, перебирая руками и ногами по потолку. Скудный свет почти сразу же пропал, и ей осталось плыть на ощупь по памяти.

Здесь не было слышно ничьих голосов, здесь звучала иная мелодия: вода шептала о каждой темной капле, что со звоном вливалась в этот тайный поток на протяжении всей его длины. Эта странная музыка и дала Тропе Гонгов имя.