Мефодий Буслаев. Книга Семи Дорог - Дмитрий Емец Страница 16

– Нет, – сказал он. – Нет, ничего не могу.

– Что это было, профессор? – крикнул «йогурт».

– Что? Где? – удивилось светило медицины, показывая пустую руку.

– Но я же видел! Вы достали таблетку и сразу ее спрятали!

– Неужели? Что-то не припомню!

Губы у больного запрыгали. Несколько секунд казалось, что он сейчас заплачет, но вместо этого заговорил быстрым, захлебывающимся голосом.

– Профессор! На колени встану! Столько лет жить, работать не жалея сил, начинать все с нуля, строить какие-то планы, откладывать кое-что на черный день, а потом – раз! – и из-за идиотской собаки обрыв в ничто! В пустоту! Прошу вас! Сделайте что-нибудь! Подарите надежду!

Хламович немного поломался и похрустел пальцами. Потом из кармана вновь появилась заветная желтая таблетка.

– Гм-гм… Антибиотик шестого поколения! После однократного применения убивает любую, будем говорить, заразу! Вы, случайно, не химик? Очень жаль! Гексахлоробромоглюкоципролет! Одна таблетка, и к завтрашнему утру вы, выразимся так, огурчик. Хотя, не побоюсь этого слова, анализы никогда не повредят!

Глаза укушенного вспыхнули.

– Я знал! Я верил! Дайте мне ее!

Профессор печально посмотрел на протянутую к нему руку.

– Не имею права! У нас в стране данное лекарство строжайше запрещено. Минздрав, будем говорить, перестраховывается… А ну как кто-то заинтересуется, почему вы взяли да, будем говорить, выздоровели? С какого, скажем так, Гиппократа?

Пациент совершил невероятный рывок на здоровой ноге и вцепился доктору в карман.

– Умоляю вас! Все отдам! – хрипел он, пытаясь просунуть внутрь руку.

Врач поймал его за запястье. Пальцы у профессора оказались неожиданно сильными, хотя и несколько липкими.

– Прямо-таки и все? – спросил он вкрадчиво.

– ВСЁ!

Профессор наклонился к укушенному так близко, что тот услышал его дыхание, отчего-то пахнущее канцелярским клеем.

– Совсем все? Даже, будем говорить, эйдос? – спросил он застенчивым шепотом.

И хотя в незнакомом слове «эйдос» не было ничего ужасного, директор внезапно испытал ужас, покрывший все тело липким потом.

– Какой «эйдос»?

– Да такой вот!

– Но я не знаю, что это!

– А зачем вам знать, когда вы все собрались отдавать?

– Да так вот! Надо, и все! – заупрямился «йогурт».

Обладатель липких пяток задумался.

– Правила есть правила, а то свет еще придерется, – пробурчал он себе под нос. – Ну ладно уж! Скажи я вам, что эйдос – это, будем говорить, душа! Согласились бы?

– Душу? Нет, душу не отдам! – переполошился пациент.

Хламович поморщился.

– Фуй, как принципиально! А вы ее видели, душу-то? Есть она на свете? Может, и души-то никакой нет? Таблеточка-то вот она! Ее пальчиком потрогать можно! А души-то, может, и нету никакой вовсе! Согласны?

– Нет!

– Да даже если и есть душа, разве ее так просто отнимешь? Вот так вот ручкой? Разве это не было бы смехотворно? Какая душа, а? Опомнитесь, дорогой мой! Мы же деловитые практические люди! Тертые калачи, а? Неужто мы шутки от правды не отличим?

И Хламович захихикал, призывая Чухвостина смеяться вместе с собой. Тот хихикнул вымученно и робко.

– Ну так что, по рукам? Эйдос в обмен на таблетку?

– Н-нет, – робко заикнулся «йогурт».

– Ну на нет и суда нет! Хотите помирать, и помирайте себе с душой! – с неожиданной яростью заорал профессор, энергично разворачиваясь к двери. – Считаю до трех и ухожу! Раз…

– Да, да, да! – закрывая глаза, крикнул укушенный.

Хламович заморгал, казалось, очень удивленный согласием.

– Что-с? Так быстро? Неужто согласны? Душу-то? Бессмертную? На таблетку?

– Д-да.

– Браво! Дальновидное решение! – одобрил профессор, и на ладонь пациента прыгнуло желтое круглое лекарство.

Боясь, что доктор передумает, пациент торопливо засунул ее в рот и стал давиться.

– Водичкой, водичкой запейте! – засуетился Хламович. – Проглотили? Ну и славно! А теперь, будем говорить, небольшая формальность. Нет-нет, на подушечку не ложитесь, это строго необязательно.

Гибкая, тонкая в запястье рука скользнула укушенному в грудь, провалившись почти до локтя. Распахнув в беззвучном крике рот, Чухвостин с ужасом уставился на нее. Боли не было и крови тоже, только холод, страх и ощущение чего-то скверного, непоправимого. Пошарив, профессор деловито выудил что-то маленькое, меньше горошины. Придирчиво осмотрел.

– Надо же! А ведь очень даже ничего! Собранный такой свет, целеустремленный! Есть, конечно, недочеты, но в целом неплохо! Без выходных, наверное, вкалывали, а? Юность в трудах прошла? Художка, музыкалка, спортивные секции? Признавайтесь, было дело? – ухмыльнулся он очень приветливо и упрятал непонятное нечто в пластиковый контейнер из-под фотопленки.

Чухвостин тупо смотрел на него, явно не слыша или не понимая слов. Затем задрал майку и недоверчиво стал ощупывать кожу на груди.

– Больница психов, – бормотал он, прыгая губами. – Я болен, я очень болен. Надо срочно уходить. Телефон, где же мой телефон?

Хламович поймал его ускользающую руку и приветливо пожал ее.

– Ну-с! Вынужден откланяться! Удачи вам и, будем говорить, сил! И не сомневайтесь, уважаемый, насчет таблетки: витамин С в драже крайне полезен! Натуральный продукт, тут без обмана!

Остановившись у постели Багрова, коварный профессор заботливо поправил на его голове полотенчико. Матвей по-прежнему едва мог шевельнуться. Уже выйдя в коридор, профессор вдруг просунул в дверь лицо, так что с этой стороны оказались только рот и нос, и произнес с гнусавой трескучинкой:

– А здоровье-то береги теперь! Здоровье-то, оно превыше всего!

* * *

Багров продолжал ворочаться, как перевернутая на спину черепаха. После долгой борьбы с собой он смог приподняться на локтях и снова опрокинулся от головокружения.

«Да что со мной такое? Сотрясение – да, но и без магии тут не обошлось! Но не мог же Тухломон, жалкий комиссионеришко, так меня припечатать!» – соображал он.

Внезапно дверь приоткрылась. В палату вошел незнакомец, с любопытством оглядывая стены, кровати, передвижные треноги для крепления капельниц и тумбочки с инвентарными номерами. Закончив изучать мебель, он подарил свое внимание Багрову, а затем, вспомнив о его соседе, кратко приказал:

– Спать!

«Йогурт», сидящий на краю кровати и поправлявший бинт на укушенной ноге, вздрогнул и недовольно вскинул голову.