Урод - Константин Соловьев Страница 16

Крэйн неторопливо повернул голову к вошедшему. Он ожидал увидеть худого изможденного аскезой и дорогой человека, безвольного и хлипкого, как тряпичная кукла. Кожа у жрецов почти всегда была тонкой и пожелтевшей, следствие многочасовых изнуряющих молитв, жестоких обетов и странствий, а взгляд – безразличным и мутным. Жрецов в Алдионе всегда было много и Крэйн привык видеть их фигуры в бесформенных рясах на улице – молчаливые бесшумные тени, вяло бредущие неизвестно куда, потерянные и кажущиеся неосязаемыми, как отражение в спокойно стоящей воде. Каждый раз, встречая на улице черноголового, у него возникало ощущение, что тот настолько бесплотен, что сквозь него можно пройти и даже этого не заметить. Потерянные куски жизни, безразличные ко всему и кажущиеся сухой человеческой оболочкой, жрецы уже не вызывали страха у людей. Скорее – брезгливое сочувствие. Но милостыню им до сих пор бросали обильно – не из жалости, просто чтобы ускользнуть от тяжелого мертвого взгляда.

Человек, вошедший в зал, медленно поклонился, и в свете вигов стало видно, что, несмотря на пыльную рясу и татуировку на лбу, выдающую принадлежность гостя к жрецам Ушедших, кожа у него обычного цвета, хоть и довольно грязна, а глаза смотрят суетливо и подобострастно. Роста он был небольшого, однако не имел признаков худобы, свойственной жрецам, даже сквозь грубую потертую ткань ясно обозначался небольшой живот, выпирающий из тонкокостного субтильного тела, как набухающая почка из древесной ветви. Тело из-за этой странной полноты казалось неуклюжим и местами разбухшим – особенно выделялось лицо. Широкое и мясистое, обтянутое плотной лоснящейся кожей, оно выглядело детским и наивным, хотя выпуклые толстые щеки в сочетании с быстрыми темными глазами придавали ему плутоватый вид. Снять с него рясу да вывести татуировку – получился бы молодой помощник повара или подмастерье портного, подумалось Крэйну, если он рассчитывает на милостыню в Алдионе, не много же ему перепадет… Народ любит убожество, лучше всего выманивает деньги жалкое и беззащитное уродство. Потому что деньги – это просто способ откупиться от чужой беды, искусственная граница, пролегающая между просящим и подающим. У этого парня слишком цветущий вид.

Жрец действительно был молод – прежде всего это было видно по живому любопытному взгляду, тщетно пытающемуся скрыться под обычной жреческой маской беспристрастной скованности. Оказавшись внутри тор-склета, он оглядывался, стараясь в то же время казаться неподвижным как дерево, до этого ни один член рода явно не оказывал ему внимания.

Крэйн коротко кивнул, отвечая на поклон.

– Твой тоже, жрец. У тебя есть имя?

– Меня зовут Витерон, – поспешно сказал жрец, потом постарался придать своему голосу сухость. – Меня нарекли так при вступлении в сан жреца.

Это имя явно не шло ему, решил Крэйн, Витерон должен быть твердым, этакая холодная острая хищность, жесткий крепкий взгляд, осанка. А это – мешок с зерном, расплывшийся и суетливый. Надувается от гордости, словно именно его заслуга в том, что его удостоил посещения сам шэл Алдион.

Нет, это имя определенно ему не идет. Ему бы быть каким-нибудь Аватом, Вереном или, на худой конец, Тибельтом.

– Садись, Витерон. – Он покатал острое угловатое имя на языке, – Надеюсь, ты не откажешься принять вместе со мной трапезу.

– Ваше благородство не знает границ… – Витерон суетливо поклонился еще раз и устроил свое неуклюжее бочковатое тело на стуле по другую сторону стола. Приблизившись к Крэйну, он заметно смутился, хотя и старался по-прежнему казаться невозмутимым и скованным.

– Ешь. – Крэйн подал ему пример, подцепив еще один туэ и бросив его в рот. Служанка, стараясь передвигаться бесшумно, поставила на стол несколько блюд с пряными лепешками, мясом шууя и кувшин с фасхом.

Витерон несмело взял лепешку, разломил короткими твердыми пальцами и аккуратно положил в рот. Большие щеки неторопливо задвигались, как кузнечный мех, ел он осторожно и не спеша.

– Ты, должно быть, голоден.

– Истинно так, – пробормотал Витерон, смахивая с толстых губ крошки. – Я прошел много городов на пути в Алдион. Путь был далеким, мой шэл.

– Из каких краев ты идешь?

– Из Нердана, мой шэл.

– Ты просишь милостыню?

– Да, мой шэл. Мне требуется пропитание, чтобы иметь силы. Долгий путь отнимает много сил, а тело мое пока еще слишком слабо.

– Действительно… – Крэйн налил фасха в две кружки, одну подтолкнул к жрецу. – Что ж, давай выпьем за твою дорогу, Витерон. Полагаю, в Алдионе она не закончится.

– Истинно так, мой шэл. – Витерон поднял кружку и, запрокинув немного голову, влил в себя добрую треть. Видно, хороший фасх не так часто перепадал ему во время странствий – на лице его появилось удовольствие, глаза немного прищурились. Татуировка на лбу жреца была знакомой. Частое переплетение толстых и тонких угольно-черных линий, больше похожих на шипы какого-то растения, она больше походила на ощетинившуюся остриями ловушку, а не на узор, но в то же время Крэйн не мог не признать, что рисунок был красив, да и выполнила его умелая рука. На добродушное полное лицо Витерона татуировка накладывала строгий отпечаток, из-за которого лоб не был столь гладким и маслянистым, как у людей его комплекции, даже щеки казались чуть меньше. Говорили, жрецы делают татуировки кровью хегга, в несколько десятков приемов, а боль, испытываемая при этом вновь посвященным, столь высока, что многие, так и не вытерпев ее, умирают прямо во время ритуала. Что ж, лицо Витерона явно не носило следов чрезмерных страданий. С другой стороны, самозванцем он явно не был – в его поведении чувствовалась какая-то тонкая внутренняя скованность, как у всех жрецов, невидимая подкожная строгость. Да и не рискнул бы ни один самозванец посещать Алдион, где его тут же вывели бы на чистую воду, тем более – принимать приглашение самого шэла.

Служанка прошла вдоль стены, снимая старых вигов. Новых она доставала из специальной корзины и, быстро оборвав лапки, с хрустом вставляла в крепления. Виги едва слышно скрипели, но, лишенные лап, могли лишь беспомощно шевелить усами. Свет стал гораздо ярче, словно в зале взошло небольшое зеленое Эно. Крэйн крутил в пальцах кусок мяса, то касаясь им верхней губы, то откладывая на стол. Аппетит пропал, есть не хотелось. В какое-то мгновение, прикрыв глаза, он увидел зал со стороны – длинный стол, залитый зеленым светом, две фигуры, склонившиеся над блюдами, одна оплывшая и суетливая, другая – настороженная и жесткая, как замерший хегг. Сам себе он показался в это мгновение отвратительно старым и серым, каким-то дряхлым на фоне Витерона.

– Так, значит, ты жрец… – пробормотал Крэйн, не зная, что еще сказать.

Смотреть на занятого снедью жреца было интересно, очень уж не шла к строгой татуировке Ушедших и старой рясе поспешность чревоугодника, с которой Витерон брался за еду, но пауза становилась долгой.

– Да, мой шэл. – Витерон отхлебнул еще фасха, почтительно опустив глаза. – Я хожу от города к городу, прославляя Ушедших.

– Ушедших? – Крэйн разорвал кусок мяса пополам, но есть не стал, отбросил в сторону. – В Алдионе много людей знают учение Ушедших, жрец Витерон. Но мне оно безразлично. Я не чту Ушедших. Это не делает меня грешником в твоих глазах?