Черная кровь - Ник Перумов Страница 16

Настоящей травницей, а не как нынешние неумехи. Тебе это, может, обидно, а роду лучше будет.

– Мне не обидно, – сказал Матхи. – Делай как знаешь.

Уника в ту пору была голопузой малявкой, которую от остальных девчонок отличали только волосы: такие густые и длинные, что при желании они могли закрыть ее всю целиком. Эти волосы и не давали покоя Тейко, который при всяком удобном случае драл их нещадно, покуда не поплатился собственным носом.

С того времени, изредка, понемногу, Ромар начал приближать Унику к себе. Брал с собой, когда ходил искать лечебные и чудодейственные травы или заговаривать поле против вредной зерновки или сорняков. В любом деле Ромару нужен был помощник. Заклинание произнесть не сложно, а кто потом запретительный узел на повилике завяжет? Без рук ничего не осилить: ни корешок калгана из земли выкопать, ни даже сорвать с пониманием редкий четырехлистник клевера. Его с долгим поклоном брать положено, и не как-нибудь, а обоеруч. Тут калеке не управиться.

Вторым помощником Ромара был Таши. Колдовская суть в нем была слабенькая, но даже в те времена, когда была жива его мать, Таши оставался в роду наособицу. Сторонились его, старались дел не иметь. А возле Ромара мальчишке было спокойно, никто ему о злом не напоминал. Ромар, напротив, всячески привечал приблудного мальчонку.

Так и бродили они втроем, уходя иногда на несколько дней кряду, как охотничьему отряду впору. Лата, мать Уники, волновалась, конечно, но потом и она привыкла. Когда Ромар рядом, ничего с ребенком не случится. Да и младшие дети, которых у Латы было уже четверо, мешали бояться за старшенькую.

Ромар помалкивал об удивительных способностях девчонки, которую он пригрел возле себя, да и Уника понимала, что хвастаться ей не стоит. Не дело сопливке показывать, что в тайных женских искусствах она седым старухам нос может утереть. Тоже, конечно, не во всяком деле: кое-какие ухватки лишь с годами даются. Не мудрено, что даже Таши принял слова Уники об уходе в лесные скиты за пустую браваду обиженной девушки. Теперь, впрочем, и сама Уника не стала бы повторять глупые слова. Так же как и Таши, она ждала вечера и не думала ни о чем.

Неподалеку от селения, в дубраве, где когда-то стояло женское капище, была у Ромара откопана землянка. Не сам копал, ясное дело, люди помогли.

Понимали, что нельзя зазря бросать навороженное место. А Ромару верили, он присмотрит.

В землянке хранились вещи самые неожиданные и малопонятные. Двери в землянку не запирались, но никто даже из самых отчаянных сорванцов никогда не согласился бы войти туда без приглашения, особенно, если хозяина нет рядом. Любой знал, что баловство может обернуться немалой бедой, недаром же отнесена колдовская берлога от людского жилья.

Самому управляться в землянке Ромару было трудненько, и он звал помощников, выбирая их среди детишек. Когда-то и Матхи помогал старику в его делах, потому, должно быть, и относился к нему с почтением, погасив былую неприязнь шаманов к безрукому колдуну. Последние пять лет в землянке хозяйничала Уника. Конечно, появлялась она там раз или два в месяц, так что никто не мог заподозрить в девочке будущую колдунью. Просто объявилась у Ромара любимица, вот и ухаживает за стариком.

На этот раз Ромар попросил себе Унику на весь день. Лата поморщилась, но отпустила. Все равно, дочь уже, считай, что замужем, так пусть последние дни доходит свободно.

Уника принесла на старое капище тертого огня, загнетила костерок. Из землянки приволокла черный от сажи горшок, накипятила воды, пристроила горшок боком к углям, чтобы варево томилось, да не кипело. Ромар называл, чего брать и сколько, а Уника сыпала в горшок толченые корни, размятые травы и листья, ягоды боярышника. Ромар пел невнятно, призывая Мать-Прародительницу, что-то просил у нее. Ни о таких заговорах, ни о подобном зелье Уника прежде не слыхивала. Что-то небывалое варилось сегодня: травы в ход шли сильные, а то и просто злые – чабрец, зверобой, конопля, красавка. Потом Ромар велел бежать к рыбарям, просить налимьих молок, да не просто, а чтобы с пленками. Тут уж стало вовсе непонятно: что за ушицу затеял старик?

Уника схватила чистую ендовушку и отправилась на берег. Покуда ее не будет, Ромар и один обойдется – не велика тягота подкидывать разутой ногой на угли можжевеловые веточки. На берегу был перерыв, народ купался, лишь у коптильни шла работа, да несколько старух продолжали безостановочно нанизывать на лозу верхоплавку, мелкую рыбешку, что не коптят а сушат впрок. Уника спросила молок, дождалась кивка, отлила сколько нужно, стараясь, чтобы побольше попало пленок. Поблагодарила хозяек и поспешила назад. Уже с обрыва оглянулась еще раз. Таши медленно, как на показ, выходил из воды. Уники он не заметил.

Упревший отвар вернули на угли, и когда вода зашлась белым ключом, Уника вылила туда молоки. В воздухе запахло вареной рыбой – совершенно не колдовской запах. Раствор сразу помутнел, сверху пошла пена.

– Пену снимай – и на угли! – скомандовал Ромар. – А что погаснет – отгребай в сторону, потом через них цедить станем.

Уника кивнула и проворней заработала точеной деревянной ложкой, помешивая кругами, посолонь, чтобы колдовство вышло добрым. Бормоча заговоры, отобрала притухший уголь в цедилку. Густой мутный отвар потек на уголь, обнаруживаясь снизу чистым сиропом, нежного палевого цвета.

– Догадалась, для кого средство варим? – спросил Ромар, отставив на время наговоры. – Это любовное зелье, для Таши. Сама знаешь, какая ему беда предстоит. Надо ж было придумать: заставить парня на глазах у всего рода женщину поять. Так – разве что пень бесчувственный сможет. Ну да ничего, от твоего варева Таши не только на вдову, а на колоду еловую полезет, она ему милей зазнобы сердечной покажется. И глядит кто на него, али нет – дела ему не будет. Он и не поймет, что кругом творится. Так и спасем парня, а то я его знаю: гордый, лучше помрет, чем собой поступится… Э, да ты чего ревешь, девка?

– Дым глаза ест, – глядя в сторону, произнесла Уника.

– Коли так, то ничего. С девичьей слезой зелье еще забористей получится… Ромар насупился и добавил сердито:

– Ты думаешь, мне его не жалко? Я который год за него сердцем болею. Потому и мудрую тут, чтобы все добром кончилось. Потом и для вдовы средство сварим. Тогда и ей обиды не будет. Станут они у нас жить как два голубка, детишек плодить. И мы с тобой порадуемся, на них глядя. Верно я говорю?

– Верно, – судорожно кивнула Уника.

– Ну и не плачь, раз так. Все будет хорошо.

– Я и не плачу. Это дым можжевеловый глаза слезит.

* * *

Быстро или через силу, с ожиданием или душевной тоской, но так или иначе вечер наступил. Вновь на большом поле рассыпали искры костры, щедро прикармливая потрудившуюся землю золой, ныла жалейка, разливался рожок и берестяной гудочек. Вновь кружил хоровод, на этот раз общий, все в него встали, кого ноги держат. Ну, и конечно, угощение выставлено: предкам, полю, матери-прародительнице, твари земной, нежити окрестной, нечувствительным духам, а больше всего – себе самим, в награду за труд и маяту. Ели медовый пряник, остатки утреннего дежня, жертвенные пироги. Ели жареную свинину – охотники постарались! – и отварных судаков, с утра принесенных рыболовами. Крошек не подбирали, щедро сыпали вокруг в пользу всякой ползучей мелочи. Угощение щедро заливали пивом. Захмелев, начинали разговоры, хвалились удальством, охотничьей удачей, промысловой ловкостью.