Сотворение света - Виктория Шваб Страница 16

Осарон распростер руки.

«Я сделаю этот мир достойным меня».

Келл слишком поздно понял его замысел.

Он ринулся наперерез. А Осарон, раскинув руки, качнулся назад и упал.

Подбежав, Келл успел увидеть, как король теней рухнул в красные воды Айла. Его тело вошло в воду без всплеска и ушло в глубину. И стало растворяться, как пролитые чернила. Лайла прижалась к Келлу, пытаясь что-нибудь разглядеть. Над крышей раздались крики. И только они вдвоем молча стояли и с ужасом смотрели, как расползается в воде перо черноты, растет, растет, растет полоса мрака. Через минуту алое сияние погасло, и волшебная река стала непроглядно черной.

III

Алукард мерил шагами комнату принца и ждал новостей.

Он ничего не слышал, кроме того единственного вопля, криков стражников в коридоре и шагов наверху.

Роскошные занавеси и балдахины, пышные ковры и подушки полностью поглощали все звуки, отрезая комнату от внешнего мира, и покои были погружены в невыносимое безмолвие.

Они были одни – капитан и спящий принц.

Король ушел. Жрецы тоже. Даже королева ушла.

Они удалялись один за другим, на прощание бросая на Алукарда взгляды, в которых читалось: «Посиди, побудь с ним». Можно подумать, он уйдет. Он бы с удовольствием сбежал от давящей тишины и незаданных вопросов, но только не от Рая.

Последней ушла королева. Постояла несколько секунд между кроватью и дверями, будто разрываясь надвое.

– Ваше величество, – сказал он. – Я его поберегу.

В этот миг с ее лица словно спала маска – королева превратилась в напуганную мать.

– Если бы ты мог…

– А вы можете? – спросил он, и взгляд ее огромных карих глаз метнулся к Раю, задержался очень, очень надолго. Потом она все-таки ушла.

Что-то привлекло его внимание к балкону – не движение, а изменение света. Он подошел к стеклянным дверям и увидел, как по стене дворца сползает тень, как пелена, как шлейф, как глянцево-черный занавес. Он мерцал – то твердый, то дымный, то опять твердый, и эти волны прокатывались от дворцовой крыши до речного берега далеко внизу.

Это, скорее всего, магия, но в ней нет ни красок, ни света. Если она и соткана из нитей силы, он этих нитей не различал.

Келл рассказал им об Осароне, о ядовитой магии другого Лондона. Но как можно сделать вот такое? Разве это под силу любому магу?

– Он демон, – сказал тогда Келл. – Осколок живой, дышащей магии.

– Осколок магии, возомнивший себя человеком? – спросил король.

– Нет, – ответил Келл. – Осколок магии, возомнивший себя богом.

И теперь, глядя на колонну, свитую из теней, Алукард понял – это существо не повинуется линиям силы. Оно само создает их из ничего.

Он смотрел и не мог отвести глаз.

Пол, казалось, накренился, и какая-то сила потянула Алукарда к стеклянным дверям, к черному занавесу за ними. Если подойти ближе, может быть, он различит нити магии…

Капитан протянул руку, чтобы распахнуть двери, но в этот миг принц шевельнулся во сне. Послышался тихий стон, слабый короткий вздох, и этого хватило, чтобы Алукард отвернулся. Мгновенно забыв про черноту за стеклом, он кинулся к кровати.

– Рай, – прошептал он. – Ты меня слышишь?

Между бровями принца пролегла морщинка. Челюсти еле заметно сжались. Эти незаметные знаки не ускользнули от Алукарда, он откинул со лба Рая темные волосы, пытаясь выбросить из головы образ принца, обращающегося в прах на этом самом ложе.

– Очнись, пожалуйста.

Он провел пальцами по рукаву принца, коснулся руки.

Алукарду всегда нравились руки Рая – гладкие ладони, длинные пальцы, чуткие, музыкальные.

Он не знал, играет ли Рай до сих пор, но когда-то он неплохо владел несколькими инструментами. Играл он, как говорил на иностранных языках. Легко и бегло.

Краткая вспышка воспоминания. Пальцы, скользящие по его коже.

– Сыграй мне что-нибудь, – попросил тогда Алукард, и Рай в ответ сверкнул своей ослепительной улыбкой. При свечах его янтарные глаза превратились в расплавленное золото. Легкие пальцы принца пробежали по телу любовника сверху вниз – по плечам, вдоль ребер, по талии.

– Я бы лучше сыграл на твоем теле.

Алукард переплел свои пальцы с пальцами принца, радуясь, что они теплые. И вдруг рука Рая еле заметно вздрогнула, пальцы ласково сжались. Алукард осторожно забрался на кровать и тихо прилег рядом со спящим принцем.

Тьма за стеклом растекалась все шире, но Алукард не сводил глаз с груди Рая. Она вздымалась и опадала, и вокруг нее медленно сплетались сотни серебристых нитей.

IV

Наконец-то Осарон снова свободен!

Там, на крыше, был один момент – краткий миг между вдохом и выдохом – когда ему показалось, что без костей и плоти он вот-вот развеется на ветру. Но нет. Удержался. Не развеялся. Не исчез.

За месяцы, проведенные в том, другом мире, он стал сильным.

А за минуты в этом – еще сильнее.

И стал свободен.

Какое странное чувство! Давно забытое…

Как долго он сидел на своем троне посреди уснувшего города, смотрел, как затихает пульс его родного мира. В конце концов даже снег перестал падать и повис в воздухе, а он все смотрел и смотрел. И ничего больше не оставалось, только спать и ждать, и ждать, и ждать, и ждать…

Ждать свободы.

И вот свершилось.

Осарон улыбнулся, и речные воды затрепетали. Засмеялся, и воздух пришел в движение. Потянулся, и мир заходил ходуном.

Этот мир был ему рад.

Этот мир хотел перемен.

Этот мир знал, глубоко-глубоко внутри, что может достичь большего.

И шептал ему: твори, твори, твори!

Этот мир пылал обещаниями. Его мир тоже когда-то пылал, но потом сгорел дотла. Но тогда он был совсем молодым богом, жаждал дарить, жаждал любви.

А теперь стал умнее.

Из людей не получаются хорошие правители. Они дети, слуги, подданные, рабы, еда, корм. Они должны знать свое место. А у него есть свое. Он станет тем богом, какой им нужен, и они будут любить его за это. А как – он их научит.

Он будет дарить им силу. Ровно столько, чтобы привязать их к себе. Даст почувствовать, каким может стать их мир. Какими могут стать они сами. Он будет сплетаться с ними, растворяться в них, получать он них силу, магию, потенциал, будет расти на нем, и они поделятся с ним легко и охотно, по доброй воле, потому что он будет принадлежать им, а они будут принадлежать ему, и вместе они достигнут необычайных высот.

«Я – милосердие», – шептал он им в уши.