Снежное колдовство - Марина Эльденберт Страница 17

— Так… расскажи, и давно эта мысль пришла в твою светлую голову?

Шарлотта дуется. Дуется она тоже очень мило.

— Какая разница, когда.

— Разница есть.

— И что от этого изменится? — Она ворочается под одеялом, пытаясь из него выпутаться, но я не позволяю.

— Думаю, как я тебя отшлепаю — чтобы ты не смогла сидеть до утра или до вечера.

— Ты этого не сделаешь, — говорит она.

— Ты так в этом уверена?

— В этом — да. По крайней мере, пока я тебя не попрошу.

— А ты попросишь?

Мне все больше нравится наш разговор. Не то чтобы я в самом деле хотел ее отшлепать, но… но.

— Посмотрим на твое поведение, — говорит она.

— На мое поведение?!

На этот раз я не удержался от того, чтобы опрокинуть ее на спину и, потянув одеяло вниз, чувствительно прихватываю зубами сосок через тонкую ткань сорочки. Шарлотта вскрикивает, но скорее от неожиданности.

— Эрик!

— Так что ты там говорила про мое поведение?

Она упирается ладонями мне в грудь и спрашивает слишком серьезно:

— Ты боишься причинить мне боль? Это твой самый главный страх?

— Да, — отвечаю, не задумываясь. Только с ней я готов всегда говорить откровенно: о своей тьме и о страхах. О том, что я чувствую к ней. Бесконечно. — Бесконечно.

— Бесконечно? — переспрашивает она.

— Бесконечно тебя люблю, — отвечаю я. — Только тебя.

Она вздыхает, а потом шепчет:

— Прости меня.

— За что?

— За то, что сказала такое…

— Ты сказала о своих чувствах. Надеюсь, что сколько бы ни прошло лет, между нами всегда будет откровенность, Шарлотта. Ты можешь сказать мне обо всем. Всегда.

— Ты тоже, — отвечает она. — Надеюсь, ты понимаешь, что твой страх причинить мне боль — это просто страх? Ты никогда этого не сделаешь, Эрик.

— Это не мешает мне жить с этим страхом.

— Но…

Я прикладываю палец к ее губам.

— Рядом с тобой я стал другим, Лотте. И рядом с тобой я каждый день понимаю, что готов справиться с сотнями страхов.

— С такой магией, как у тебя, ты можешь справиться со страхами всего мира.

— Магия тут ни при чем, — провожу пальцами по ее губам. — Эту силу даешь мне ты. Только ты.

В ее глазах мелькает что-то такое, что мешает дышать. Ровно до той минуты, когда я наклоняюсь и целую ее в губы. Мягкие, нежные, податливые, раскрывающиеся навстречу моим.

Я ей дышу, и, наверное, никогда не смогу надышаться.

Но главное — я дышу. Полной грудью. Ей.

Только ей одной.

Луиза

— Мамочка, но вы же не расстанетесь с папой, правда? — спрашивает Хлоя, и, хотя я уже раз десять за сегодняшний вечер повторила ей, что даже в мыслях такого не держала, она смотрит на меня большими глазами, как напуганный лисенок.

— Солнышко, что мне сделать, чтобы ты успокоилась?

— Поцелуй папу.

Я чуть не поперхнулась воздухом, особенно учитывая, что папа в этот момент зашел в комнату. Он оставался на мужской разговор с Дареном (подозреваю, что по тому же поводу, что и у меня с Хлоей), и вот сейчас заглянул к нам.

— Мне велено тебя поцеловать, — приблизившись, еле слышно говорю Винсенту и касаюсь губами его губ.

Легко, но в меня словно ударяет сотней тысяч искр, от которых по телу течет огонь. Так было всегда, и когда его рука ложится мне на талию, мне становится слишком тесно и слишком жарко в платье. Чтобы этого не показать (в первую очередь себе, и только потом — ему), я с улыбкой разворачиваюсь к дочке.

Она тоже улыбается, пока еще недоверчиво.

— Вы правда не расстанетесь? Правда-правда? — она заглядывает мне в глаза, и я невольно нахожу руку Винсента и сжимаю.

— С чего ты вообще такое взяла?

— Тетя Лавиния и дядя Майкл расстались.

Я чуть не поперхиваюсь второй раз за вечер, а Винсент чуть сильнее сжимает мою руку и ведет меня к кровати, где под одеялом устроилась Хлоя.

— Майкл Эрден был недостоин твоей тети, — произносит он.

— А ты достоин мамы?

Только дети могут спросить это так: без задней мысли.

— Разумеется, достоин, — отвечаю я. — Что за вопрос, Хлоя?

— Правда? Я рада!

Моя девочка улыбается, когда Винсент наклоняется, чтобы ее поцеловать, а следом ее целую я. Мы поправляем ей одеяло: я с одной стороны, он с другой.

— Спи, малыш, — произносит муж.

— Хорошо, папочка.

Хлоя уже и так полусонная. Все, что ее волновало — это не расстанемся ли мы, и теперь, когда вопрос решен, после всех волнений и тревог она почти сразу проваливается в сон. Поворачивается на другой бок и сладко сопит, и Винсенту даже не приходится прибегать к узорам армалов. Мы с ним договорились, что он поможет ей заснуть, но…

— Наша дочь очень сильная, — говорю я.

— Вся в тебя. — Винсент внимательно на меня смотрит. — Спасибо за то, что не стала ничего говорить при ней.

— Не стала говорить — что?

Вместо ответа муж увлекает меня в сторону дальних дверей: наши с Винсентом спальни соединены гостиной. В последнее время в Мортенхэйме мы опять спали вместе, но в Ларне не взяли с собой няню, поэтому я делила комнату с Хлоей. Мы оставляем двери чуточку приоткрытыми, чтобы видеть спящую дочь, и муж набрасывает полог безмолвия.

— Что ты хочешь от меня уйти, — говорит он.

Винсент

Луиза молчит, а я не знаю, как продолжать разговор. В кои-то веки — не знаю.  Просто не представляю, как заговорить о том, о чем должен. Когда я пришел в себя — там, в коридоре, после бесконечных снов, в которых Луизы больше рядом со мной не было, первым делом бросился к ней. Мне казалось, что я умру, если она меня оттолкнет, но она не оттолкнула. Я держал ее на руках, и она смотрела мне в глаза. А после, когда на лестнице раздались крики и голоса, зовущие нас, приняла мою руку, чтобы подняться.

Все произошло настолько быстро, что мы почти не успели опомниться — и хорошо. Потому что когда мы окончательно пришли в себя, к нам уже подбежали Жером и Дарен, который сообщил, что с Хлоей все в порядке. Правда, уложить ее мы не могли долго, она отказывалась оставаться даже с братом на время, пока мы спустимся со всеми в столовую. Только когда Луиза сказала, что «маме с папой очень нужно поговорить», согласилась.