Королевство Краеугольного Камня. Книга 2. Первеницы мая - Паскаль Кивижер Страница 17

– Тоже красивое, – проговорила Эма через силу.

Декабрь опустился на остров, как колпак на свечу. От дня осталась лишь горстка бледных часов. Школы закрывались. Старые мельницы возвращались ко сну, а отсыревшие каштаны варили в молоке. Охотиться было невозможно: лошади проваливались по грудь, люди – по локоть. Кое-кто поджидал с рогатиной зверей, надеясь, что голод выгонит их из леса к деревням. Но звери так и не появились.

Зима стерла следы всякой жизни. Снег доходил до крыш коровников и до витражей церкви. Во дворце закрыли залы для приемов и для концертов, закрыли мастерские, гостиную и столовую. Все холостяки спали в курительной комнате, а незамужние женщины – в будуаре. Король с капитаном по-морскому развесили там гамаки, как на «Изабелле». Камины в этих комнатах топились день и ночь, огонь поддерживали по очереди, а снаружи ветер разорял сад, засыпая его обломками веток, и лани в парке дрожали и жались друг к другу.

Жакар почти не выходил из своих покоев. Видели его только на ферме, где он отрабатывал назначенные ему часы, но теперь уже не развозил навоз, а разгребал снежные заносы. Работал он в одной рубашке, струйки пота текли по лицу, брови индевели, но его усердие ни у кого не вызывало доверия. На приглушенные снегом шаги он оборачивался прежде своего пса. Глядишь, еще и вцепится, как он? Все старались его избегать.

Его мать, королева Сидра, также затаилась в северном крыле. Оставалась подле них и верная их служанка, старушка Амандина, но когда Тибо узнал о том, что ее мучает кашель, настоял, чтобы она ночевала в теплой женской спальне. Туда она принесла фарингит. Вскоре кашель, доносящийся из будуара, мог соперничать с храпом из курительной комнаты.

Поначалу Гийом был рад снова спать в гамаке, словно вернулся на «Изабеллу», но воодушевление его быстро сошло на нет. Во-первых, гамак – ничто без качки, без скрипа снастей. Во-вторых, и это главное, он постоянно думал об Элизабет. Чем суровее становилась зима, тем сильнее сгорал он от желания согреть ее. Она была такой хрупкой, такой зябкой, постоянно кашляла, и губы у нее были бледные, а пальцы – красные. Все свободное время он бродил по коридорам, надеясь случайно ее встретить. Но лодыжка давала о себе знать, и удача ему не улыбалась. Гийом часто простаивал у окна курительной комнаты до зари, надеясь, вдруг в библиотеке мелькнет свет. Он ждал терпеливо, долго, но напрасно.

И все-таки однажды свет озарил окно. И рассыпался по снегу золотой пыльцой.

Забыв про лодыжку, Гийом взбежал на второй этаж и ворвался в библиотеку. Элизабет вскочила, свеча погасла. Она спряталась за кожаным креслом. Ночным посетителем мог быть только Блез, но он никогда не вбегал запыхавшись. Тогда кто же?

– Это я, – сказал Гийом, вдруг сообразив, что очутиться здесь в такой поздний час, да еще в такой холод, можно только в сильно расстроенных чувствах.

Элизабет узнала бархатный баритон.

– Капитан Лебель?

Гийом хотел подойти, но лодыжка отомстила ему острой болью, пригвоздив к месту. Элизабет, укутанная в толстое одеяло, подошла сама. Тут он заметил, что выбежал в ночной рубашке. Прощайте все надежды! Так долго мечтал он поговорить с ней наедине, а теперь она примет его за ненормального.

– Вам не холодно, капитан? – как нарочно спросила Элизабет.

– Э-э… нет. А что? Разве холодно?

– Мне вот ужасно холодно. Боюсь показаться нескромной… но можно узнать, зачем вы здесь?

– Я здесь… за книгой.

– Ну разумеется. Глупый вопрос.

– А вы? – спросил капитан, тут же об этом пожалев.

– И я тоже.

– Разумеется. Глупый вопрос.

Элизабет звонко рассмеялась, но смех быстро перешел в сухой кашель. От смущения Гийом выпалил два очевидных наблюдения:

– Вы кашляете. У вас свеча погасла.

– Не беда.

– Я принесу огня? Где вы зажигали свечу?

– В будуаре, у дежурной. Не нужно, уверяю вас.

– Но вы же читали?

– Я уже все здесь прочла, капитан, – вздохнула Элизабет, – остались лишь еще не написанные книги.

– Может, вам стоит написать их самой, – предложил Гийом, чтобы не молчать.

– Возможно… – прошептала она изумленно, будто ангел сошел и сообщил о ее призвании.

Как ни старался Гийом, новой темы для разговора найти не мог. Морозный сквозняк тянул по ногам, и холод забирался в открытый ворот. Ступни будто стояли на льдине: он что, босиком выбежал? Проверить капитан не решился. Только изо всех сил старался не стучать зубами. «Какой я дурак», – подумал он.

– Что, простите?

Он сказал это вслух или все-таки стукнули зубы? В любом случае ничего другого он сказать не мог и повторил:

– Я дурак.

– Что вы, капитан!.. Все говорят обратное. Сам король, мой двоюродный брат, считает…

Гийом все бы отдал, чтобы провалиться сквозь землю. Он бросился к лестнице, потом – в курительную комнату, потом – в гамак, где всю ночь, не смыкая глаз, твердил про себя: «Я дурак, я дурак, я дурак».

Элизабет еще долго стояла посреди библиотеки, кутаясь в одеяло. Он так ей нравился, Гийом Лебель. Нравилась его седина, которая странным образом его молодила и от которой черные глаза казались еще живее. Какой мужчина может избороздить земной шар, стать капитаном в расцвете лет, говорить с королем на «ты», побеждать его в шахматы, бегать как ни в чем не бывало после четырех переломов лодыжки и отправиться ночью за книгой, не замечая полярной стужи? Только герой, искатель приключений. Мужчина, которого она, книжная душа, живущая в мире слов, не заслуживает.

В ту ночь Элизабет не вернулась в общую спальню. Она дождалась рассвета и спустилась в самое уютное место на острове: на кухню к Марте. Кухарка уже раздула угли, а Сабина, булочница, растопила дровяную печь. Скоро остальные придут сюда играть в карты, приводить в порядок ногти, вышивать, болтать, вырезать фигурки из гипса. Блез сядет заниматься алгеброй с Лисандром, а Лаванда, младшая дочь Манфреда, устроится рядом, чтобы, не подавая виду, тоже подтянуть математику, которая ей плохо давалась. Она очень завидовала Лисандру, что у него есть профессор, который учит его одного и указкой по пальцам не бьет.

По правде говоря, Марта была уже сыта по горло этими путающимися под ногами толпами. Вдобавок к слонявшимся здесь просто так три раза в день весь двор собирался под низкими сводами кухни на все более жидкую и все более пресную похлебку, к которой иногда подавалась селедка и совсем редко – кабанятина. Заготовки, предназначавшиеся для исключительных случаев, распределялись по капле. Тапенада, засахаренные фрукты, маринады, мармелад, малиновое варенье, вишня в собственном соку, пюре из алычи, ореховое масло, перетертый щавель, ежевичное желе, айвовый сироп – каждый драгоценный деликатес напоминал о потерянном мире.

В середине декабря Тибо в последний раз выпил с утра кофе. Потом его заменил молотый ячмень, зернистый и горький. Чай, разумеется, тоже кончался, не говоря о шоколаде. Привозные продукты появятся не раньше, чем вернутся из Бержерака долгожданные корабли. Но больше всего пугала нехватка пшеницы. Придворные теперь делили зерна с почтовыми голубями, и голубевод опасался, что Марта поджарит его любимцев.

Конец ознакомительного фрагмента