Эльфы, топор и все остальное - Евгений Шепельский Страница 17

На этом месте мне бы стоило объявить сюжетный антракт, поскольку богиня заключила старину Фатика в объятия — словно северный ветер обнял меня за плечи и приник к груди, ледяной ветер, в сердце своем пышущий жаром.

Нет, я не сошел с ума, просто ее тело одновременно обжигало меня льдом и пламенем, и не спрашивайте, как такое возможно. Я не знаю.

Кто сказал, что лед и пламя не сочетаются? Я? Забудьте.

Время остановилось и закрутилось вокруг нас… И я ответил на ее зов, не мог не ответить.

Потом мы оказались на невидимом ложе, мягком и беспредельном, черные волосы богини, уложенные в высокую замысловатую прическу без всякой видимости шпилек, растрепались, а глаза превратились в два океана бурлящего огня. Она была пламенной и ледяной, и когда наши тела…

А вот тут я, пожалуй, объявлю антракт.

* * *

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем нас просто отбросило друг от друга. Мы лежали, тяжело дыша и сплетя пальцы рук. Затем она рассмеялась и, повернув ко мне голову, с теми же шальными огоньками в глазах сказала словно между делом:

— Поздравляю, Фатик, ты только что зачал нового бога этого мира.

— …! — сказал я.

Ее смех серебряным перезвоном отразился в моих ушах.

— Ну нет, этим именем мы его не назовем! Он сам выберет себе имя… когда воплотится.

— Когда… воплотится? А когда он воплотится?

Смех.

— Зависит от твоих действий. Но о них я расскажу тебе позже. Позже, Фатик.

Гм… Близость манящего тела богини сбивала меня с толковых мыслей.

— А почему я?

Если помните, именно с этим вопросом я, как дятел, пристал… Черт, я знаю, что эльфов было двое — высокий белокурый мужчина с брюзгливым выражением лица, и девушка с пышной золотой гривой… Но как звали девушку? Впрочем, неважно. Тогда, на вилле Бренка, я не получил внятного ответа, почему именно я им нужен, собственно, как и на постоялом дворе Мельника. Вернее, мне кое-что растолковали про героя, который требуется для похода к Оракулу, но у старины Фатика, разбившего себе лоб на прошлых ошибках, сложилось впечатление, что его умело водят за нос. Вот и сейчас…

Смех. Ее тело обжигало меня ледяным пламенем.

— Мужчины такие эгоисты! Мог же спросить — а почему ты на это пошла?

Гм…

— Ты богиня.

Смех. Она подперла голову рукой, приняв интересную со всех точек зрения позу. Я пожалел, что у меня нет третьего — летающего — глаза, чтобы одновременно созерцать ее великолепие еще и… с тыла.

— Вы, простые смертные, очень ошибаетесь, наделяя богов абсолютом в поступках и предназначении… Даже Творец не абсолютен, мы же, простые боги, зачастую ведем себя как обычные люди… Фатик!

— М-м-м…

Ее голос внезапно стал сух:

— Подними, пожалуйста, взгляд!

— М-м-м…

— Фатик!

— А? — На какой-то миг я утратил ощущение своего «я», полностью погрузившись в упоительное созерцание…

— Ты смотришь на них как младенец, который еще не обедал.

Я устыдился.

— Я знаю, что мои груди прекрасны. Но твой взгляд пробуждает во мне материнские чувства.

Я устыдился повторно.

— Ты наваждение, богиня.

Она кивнула, и мы взглянули друг на друга поверх мраморного столика. Богиню прикрывал золотистый хитон, слегка великоватый, как мне показалось. Меня, впрочем, ничто не прикрывало, и без штанов я чувствовал себя не очень уютно.

Где-то рядом, в прозрачной бесконечности, невидимая вода, журча, стекала в незримую чашу фонтана. Это успокаивало. Я поерзал на холодной мраморной скамье с низкой спинкой, затем поднял голову. Богиня улыбалась. Зубы ее были безупречны. Зрачки глаз казались угольками в океане расплавленного металла. Она все еще была наваждением, но теперь я хотя бы мог контролировать свои мысли… отчасти.

— Вот и хорошо. Ты заслужил право задавать вопросы.

— Любые вопросы?

— Задавай, посмотрим.

Я в раздумьях провел взглядом по столу, затем выше, и запнулся на вырезе хитона, обнажавшем ключицы цвета морской волны. Теплой, приятной морской волны. Если двинуться от ключиц ниже, глубже, в мягкую впадину… Нет, положительно это какая-то пытка! Чтобы отвлечься, нужно перевести мысли на нечто… мелкое и пакостное, или мелкое и отвратительное, или мелкое — и с вечным запахом перегара. Вот оно!

— Где мой гном?

— Хочешь, чтобы он был тут третьим? — Нежная насмешка.

Я содрогнулся.

— Тогда не задавай глупых вопросов.

В белом сиянии передо мной возник овал, словно кто-то подул на заиндевевшее стекло. Я увидел пещеру: Олник носился по ней, как боевая черепаха, пытаясь нанести урон сталагмитам своим молотком. Зеркальное озерцо было усыпано ледяным крошевом…

— Он думает, тебя поглотил демон. Кричит, вызывает его на бой. Очаровательный смелый идиот… И это, возможно, будущий король Шляйфергарда…

Я подумал, что ослышался:

— Олник… король… гномов? Как такое возможно? Там ведь Жрицы Рассудка? Во всех исконных поселениях гномов — Жрицы Рассудка!

Овал исчез.

— У будущего много дорог. Твоего приятеля я пока усыпила. Не навсегда, не вскакивай! Сядь, Фатик! Присаживайся и задавай вопросы.

Я сел, взглянул на розовый мрамор столешницы. Множество мелких трещин рассекли ее. Интересно, значит, этот столик не был сотворен только что? Гм…

А насчет дорог вероятностей… О них на вилле Бренка мне говорила… Да как же ее звали? Я помнил лишь золотистую гриву волос, милый носик, серые глаза и… Мимолетный укол тоски… Я все забыл. А от богини шел одуряющий аромат, равного которому я не встречал: он пьянил, кружил голову, завораживал…

Богиня кашлянула как обычная женщина, что проявляет вежливое нетерпение.

Я решился задать вопрос:

— Как тебя зовут? — Первый раз я занимался любовью с женщиной, не зная ее имени!

Молчание. Она погрузилась в раздумья.

— Зови меня… Лигейей.

— Спасибо тебе, Лигейя.

Она вскинула тонкие брови и рассмеялась.

— Ах, это! Ты так старомоден, Фатик. Это ответ.

— Ответ?

— Твой первый вопрос был — почему я. Это — ответ. Ты до судорог правилен.

— Э-э?

— Ты старомоден, по-хорошему старомоден, ты правильный человек. Ты из тех немногих, кто старательно, упорно тянется к Свету. И еще, — она внимательно посмотрела на меня, — в глубине души ты мечтаешь быть верным одной женщине всю жизнь. Это так… мило. — В серебряном голосе не было насмешки. — Люди в твоем… распадающемся мире смеются над супружеской верностью в открытую… Все смеются.